Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий
Шрифт:
Сам Мицкевич в письме к одному из своих товарищей так обрисовывал тогда свои занятия и настроения: «Я привыкаю к школе, так как мало читаю, мало пишу, много думаю и страдаю и поэтому нуждаюсь в ослином труде. По вечерам играю в бостон на деньги, никаких обществ не люблю, музыку слушаю редко, игра же в карты без денег не доставляет мне интереса. Читаю только Байрона; книги, написанные в другом духе, бросаю, так как не люблю лжи; описание счастья семейной жизни возмущает меня так же, как вид су- пружеств; дети – это моя единственная антипатия».
«Мало пишу» – это рисовка, на самом деле Мицкевич много писал и даже за ярко выраженные
После отбытия срока заключения последовала ссылка: Мицкевич был отправлен во внутренние губернии России для службы по линии министерства народного просвещения. Тогдашний министр – адмирал Шишков – предложил опальному поэту по собственному желанию выбрать место службы. Сначала это была Одесса, потом Москва. Такая вот «ссылка»…
В Москве Мицкевич сблизился с князем Вяземским, Пушкиным, Баратынским, братьями Киреевскими, Козловым, Полевым и… Фаддеем Булгариным (не надо удивляться: их объединяло национальное чувство – оба любили Польшу). Здесь прервем хронологическое повествование и поговорим о дружбе двух великих поэтов.
Они были почти ровесники (Пушкин был моложе Мицкевича на пять месяцев), имели много общего в своих взглядах и разделяли гуманно-либеральные идеалы, свобода пленяла того и другого. В августе 1834 года Пушкин отмечает в стихотворении, посвященном Мицкевичу: «Мы его любили…» И далее:
…. Нередко Он говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся.В «Памятнике Петра Великого» у Мицкевича дана следующая картинка дружбы двух поэтов: «Вечером под дождем стояли два юноши под одним плащом, взявшись за руки: один был пилигрим, пришелец с запада, неизвестная жертва злой судьбы; другой был поэт русского народа, прославившийся песнями на всем севере. Знакомы были они недолго, но тесно, и уже несколько дней были друзьями. Их души выше земных преграц, как две родственные альпийские вершины, которые, хотя разорваны навеки струею потока, едва слышат шум своего врага, склоняя друг к другу поднебесные вершины».
О дружбе Мицкевича и Пушкина написаны сотни статей и не одна диссертация. В пику этой апологетике хочется привести выдержку из воспоминаний Лидии Чуковской об Ахматовой. Запись от 18 декабря 1955 года:
«Анна Андреевна заговорила о Пушкине и Мицкевиче.
– У нас очень радуются легенде, будто Пушкин и Мицкевич были друзьями. Склацно выходит. А между тем это выдумка. После отъезда из России Мицкевич совсем не интересовался Пушкиным, что видно, например, из его статьи, которую перевел Вяземский. Ничего о Пушкине Мицкевич не знал, не читал его новых стихов, хотя все ездили за границу и могли привезти что угодно, даже и «Медного Всадника». Пушкин же в черновиках «Он между нами жил» честил Мицкевича отчаянно. И в «Египетских ночах» – импровизатор, это, конечно, Мицкевич – и до чего же он там неприятный!»
Мицкевич – импровизатор. Да, в Петербурге
Менее склонный к экзальтации, князь Петр Вяземский отмечал, что Адам Мицкевич «не корчил из себя политической жертвы… был веселого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова…».
Но еще раз обратимся к мнению Анны Ахматовой. Вот запись Лидии Чуковской от 13 ноября 1940 года:
«Она сидела в своем ободранном кресле, грустно и трогательно раскинув руки. Заговорили почему-то о Мицкевиче. Я сказала, что гневные стихи Мицкевича против Пушкина, в сущности, справедливы, и Пушкину, чтобы ответить с достоинством, только и оставалось, что отвечать с надзвездной высоты.
– Вы не правы, – сказала Анна Ахматова, – Пушкин вел себя гораздо лучше, чем Мицкевич. Пушкин писал, как русский, а Мицкевич звал поляков на бой, а сам сидел в Германии и разводил романы с немочками. Это во время восстания!
Я сказала, что передовые русские люди не сочувствовали все-таки стихам Пушкина о Варшаве. Например, Вяземский.
– Я и сама в этом деле скорее на стороне поляков, чем Пушкина, – ответила Анна Андреевна, – но Пушкин со своей точки зрения был прав…
Я поднялась. Провожая меня, Анна Андреевна говорила:
– Мною написана целая работа о Мицкевиче, о том, что Пушкин изобразил в «Египетских ночах», в импровизаторе – его. Это безусловно так. Пушкин ведь никогда не описывал внешности своих героев. «Офицер с черными усами» – и все. Только Пугачеву и Хлопуше он дал внешность – подлинную, историческую. И вот импровизатору – внешность Мицкевича. И третья тема на вечере, малопонятная, предложена им самим – импровизатором, Мицкевичем.
Я спросила, почему она не печатает эту работу.
– Сейчас не время обижать поляков. И тогда, когда я написала ее, тоже было не время».
Что остается добавить? Жаль. Тем более что окончательный вариант статьи Ахматовой «Пушкин и Мицкевич» пропал во время блокады.
Между Пушкиным и Мицкевичем было, помимо сходства, много и различий. Пушкин, выражаясь сегодняшним языком, был государственником, державником, вне зависимости от своего отношения к царю. Мицкевич же, напротив, был патриотом своего, польского, народа. В поэме «Дзяды» (1823) он поведал о мученичестве польских патриотов и обличал царских сатрапов. В «Дзядах» есть примечательный пассаж:
И русский гений тихо произнес:
«…Во весь опор летит скакун лихой, Топча людей, куда-то бурно рвется, Сметает все, не зная, где предел. Одним прыжком на край скалы взлетел, Вот-вот он рухнет вниз и разобьется. Но век прошел – стоит он, как стоял. Так водопад из недр гранитных скат Исторгнется и, скованный морозом, Висит над бездной, обратившись в лед, – Но если солнце вольности блеснет И с Запада весна придет к России – Что станет с водопадом тирании?»