Страсти по мощам
Шрифт:
— Этого я не пока знаю, — честно признался Кадфаэль.
— А что мы вообще знаем? Что некто, кто бы он ни был, хотел свалить вину на Энгеларда. Неужели в этом все дело? А мой отец просто под руку ему подвернулся? А может, он собирался избавиться как раз от моего отца, и только потом смекнул, что запросто может подвести под подозрение Энгеларда?
— Тут я не больше твоего понимаю, — отозвался Кадфаэль, который сам пребывал в растерянности. В этот момент ему почему-то невольно вспомнился молодой человек, неравно ворошивший ногой листья, который бежал от признательности Сионед, словно
— Возможно, что, сделав свое черное дело, этот негодяй бежал, а потом пораскинул мозгами и сообразил, как можно отвести от себя всякое подозрение, потому и вернулся, уже со стрелой. Но в одном, слава Богу, мы можем быть уверены — Энгелард чист. В этой истории он оказался козлом отпущения. Храни это в сердце и жди.
— Найдем мы настоящего убийцу или нет, ты ведь выступишь в защиту Энгеларда, если потребуется?
— Обязательно, и с радостью — но в свое время. И до той поры, пока в Гвитерине остаемся мы, из-за которых весь сыр-бор разгорелся, не говори никому ни слова. Ты не думай, будто я заранее считаю, что все мы к этому непричастны. Но пока мы не найдем убийцу, никто не избавлен от подозрений.
— Я и сейчас готова повторить все, что говорила о вашем приоре, — решительно заявила Сионед.
— Но как бы то ни было, он этого сделать не мог. Все это время он был у меня на виду.
— Сам не делал — с этим я согласна. Но он был настроен любой ценой заполучить мощи святой, и теперь, как я понимаю, добился своего. И не забывай — он соблазняет людей деньгами, а среди валлийцев, как и среди англичан, встречаются продажные душонки. Слава Богу, таких немного, но они есть.
— Об этом я помню, — отозвался Кадфаэль.
— Но кто же это мог быть? Кто? Человек, которому был известен каждый шаг моего отца и который знал, как завладеть стрелами Энгеларда? И один Господь ведает, зачем ему потребовалось убивать отца, — ясно только, что в этом убийстве он хотел обвинить Энгеларда. Брат Кадфаэль, кто же этот негодяй?
— С Божьей помощью, — отвечал монах, — мы с тобой это выясним. Но сейчас, признаться, я совершенно сбит с толку, мне не то что судить, догадки строить — и то трудно. Что произошло — я разобрался, но кто это сделал и зачем, понимаю не лучше тебя. Однако ты напомнила мне о том, что, по всеобщему поверию, раны мертвеца начинают кровоточить, если его коснется рука убийцы. Ризиарт уже немало нам поведал — возможно, он расскажет нам и все остальное.
Кадфаэль сообщил Сионед, что приор Роберт повелел три дня и три ночи совершать бдение у алтаря, и поэтому все монахи и отец Хью будут по очереди оставаться на ночь в часовне. Но он умолчал о том, что Колумбанус, в простодушном стремлении очистить свою совесть, добавил к числу подозреваемых еще одного человека, который, как выяснилось, имел возможность подкараулить Ризиарта в лесу. В свете того, что им удалось установить, признание Колумбануса приобретало зловещий смысл. Трудно представить себе брата Жерома, выслеживающего свою жертву с луком и стрелами, но Жером с отточенным кинжалом в руке, крадущийся сквозь чащу, чтобы нанести удар в спину, — совсем другое Дело…
Кадфаэль старался отогнать эту мысль, но тщетно. Все это слишком походило на правду, и это ему вовсе не нравилось.
— Три ночи — сегодня, завтра и послезавтра — от повечерия до заутрени мы будем оставаться в часовне по двое. Надо сделать так, чтобы все шестеро прошли через испытание кровью, и никто не сумел бы отвертеться. Посмотрим, что из этого получится. А сейчас слушай, что ты должна сделать…
Глава седьмая
После повечерия, когда лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, наполняли лес мягким голубовато-зеленым светом, все шестеро двинулись вверх по склону к деревянной часовне на заброшенном кладбище, дабы вознести там молитву, положив начало трехдневному бдению. Но на краю прогалины, у кладбищенских ворот, им встретилась другая процессия. Спустившись вниз по извилистой тропке, из лесу вышли восемь человек из числа слуг Ризиарта, на плечах они несли носилки с телом своего господина. Впереди, с распущенными в знак траура волосами, покрытыми серым платом, в темном платье шла дочь покойного, которая теперь стала их госпожой. Держалась она прямо, ее спокойный и сосредоточенный взгляд был устремлен вдаль. Весь облик девушки был исполнен достоинства — такая могла бы окоротить и аббата, и, завидев ее, приор смутился. Брат Кадфаэль почувствовал, что гордится ею.
Не растерявшись при виде приора, девушка прибавила шагу и легкой упругой походкой, в которой чувствовалась целеустремленность и надежда, поспешила навстречу Роберту. Подойдя, она остановилась в трех шагах от него с видом столь кротким и скромным, что, будь приор глупцом, он наверняка принял бы это за изъявление покорности. Но приор был отнюдь не глуп, а потому молча смерил девушку оценивающим взглядом — видно, эта девчушка собралась потягаться с ним, да только куда ей — Роберт не видел в ней достойного противника.
— Брат Кадфаэль, — промолвила Сионед, не отводя глаз от лица Роберта, — встань рядом со мной и переведи мои слова преподобному приору. Во имя покойного отца я хочу обратиться к нему с просьбой.
За спиной ее, на сплетенных из зеленых ветвей носилках, лежал Ризиарт. Его не уложили в гроб, а лишь запеленали в саван и белые льняные пелены не скрывали очертаний тела. Темные, непроницаемые глаза державших носилки валлийцев светились, словно крохотные лампады, — по ним ни о чем нельзя было догадаться, но они примечали все.
А девушка, стоявшая перед ним, была совсем молоденькая, к тому же сирота. Казалось бы, приору в его нынешнем положении впору кичиться своим успехом, однако он ощутил некоторую неловкость и, возможно, даже был тронут.
— Говори, дочь моя, о чем ты просишь.
— Я прослышала о том, что ты — дабы почтить святую Уинифред, — повелел братьям три ночи провести в молитвах и бдении, прежде чем вы заберете ее мощи в Шрусбери. Поэтому я прошу тебя: чтобы душа моего отца обрела прощение, если он, конечно невольно, нанес святой обиду, позволь его телу пролежать эти три ночи перед алтарем на попечении тех братьев, что будут совершать бдение. И еще я прошу, чтобы они помолились хотя бы раз за спасение его души — всего один раз за долгую ночь, полную молитв. Не многого ли я прошу?