Страсти по мощам

Питерс Эллис

С кубком в руке Кадфаэль вернулся к госпоже Брэнуин, которую по-прежнему сотрясали; рыдания. Бедной женщине и впрямь было худо: она довела себя до изнеможения, но остановиться никак не могла. Воспользовавшись этим, Кадфаэль протянул ей кубок и потребовал:

— Ну-ка выпей!

Не успев даже заупрямиться, она машинально повиновалась его властному тону. Половину кубка женщина выпила сразу, не сообразив, что происходит, однако снадобье оказалось таким сладким и освежающим, что, почувствовав, как пересохло у нее горло от криков и воплей, она осушила кубок до дна.

Уже то, что ей пришлось проглотить напиток, прервало натужные всхлипывания,

от которых было больше вреда, чем от слез. Прежде чем она возобновила свои излияния, отец Хью рукавом отер пот со лба. Когда она заговорила снова, голос ее звучал уже не так надрывно.

— Мы, женщины, матери, жизнь свою кладем на то, чтобы детей вырастить, а когда они вырастают, что мы получаем в награду? Бесчестье и позор. Господи, ну за что мне такое наказание?

— Погоди, ты еще станешь им гордиться, — ободряюще промолвил Кадфаэль, — поддержи его во время епитимьи, только не пытайся его оправдать, и тогда он будет тебе благодарен.

Возможно, эти слова, как мимолетное дуновение ветерка, и не коснулись ее слуха, хотя не исключено, что они все же остались в ее памяти. Голос госпожи Брэнуин постепенно стихал, сетования и жалобы сменились полусонным, печальным лепетом, затем невнятным бормотаньем, и наконец она смолкла, погрузившись в дремоту. Кэдваллон перевел дыхание и вопросительно взглянул на священника и монаха.

— Я бы кликнул служанку да отправил ее в постель, — посоветовал Кадфаэль, — теперь она проспит всю ночь, и это пойдет ей только на пользу. — («Тебе и самому не худо бы прилечь», — подумал монах, но говорить об этом не стал.) — И сын твой тоже пусть отдохнет, а ты ни словом не напоминай ему о случившемся — говори только о повседневных делах, пока он сам не заведет речь об этом. А уж отец Хью позаботится о нем, как должно.

— Непременно, — пообещал отец Хью, — этот паренек стоит наших усилий.

Госпожа Брэнуин покорно дала увести себя в спальню, и наконец воцарилась восхитительная тишина. Кадфаэль и Хью вместе вышли из дома, а Кэдваллон провожал их до ворот, рассыпаясь в благодарностях.

— Уже пришло время ужина, если не вечерни, — устало промолвил отец Хью, когда они отошли уже довольно далеко от усадьбы и на землю незаметно опустились сумерки. — Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, брат Кадфаэль. Я так вовсе не умею обходиться с женщинами — смущают они меня, вот и весь сказ. Дивлюсь, как тебе, монаху, удается так ловко найти к ним подход?

Кадфаэль подумал о женщинах, встречавшихся на его пути, — Бьянке, Мариам, Арианне… Монаху казалось, что он понимал их всех, — даже тех, с кем судьба сводила его лишь мимолетно.

— Так ведь что мужчина, что женщина — все едино. Небось когда обидят, — и тем и другим больно. Матушка Передара, к примеру, женщина простая и недалекая, но разве мало таких простаков и среди мужчин? А есть женщины с такой хваткой, что ни одному мужчине ни в чем не уступят.

Произнося эти слова, Кадфаэль вспомнил Мариам, а потом подумал и о Сионед.

— Ступай ужинать, отец Хью, и извинись за меня. Я постараюсь вернуться до повечерия, а сейчас мне надо заглянуть к Бенеду в кузницу — у меня там есть кое-какое дельце.

Пустая склянка оттягивала правый рукав рясы, не давая Кадфаэлю забыть о неожиданном открытии. Монах напряженно думал, и к тому времени, когда добрался до усадьбы Бенеда, он уже знал, что нужно сделать, хотя и не представлял пока, как к этому подступиться.

На скамье под навесом устроились Бенед и Кай, а между ними стоял

жбан с молодым вином. Приятели сидели молча, и, судя по всему, дожидались монаха — не иначе как Сионед сказала, что он непременно будет.

— Ничего себе узелок завязался! — промолвил кузнец, покачав седеющей головой. — Ты теперь уедешь, и придется нам самим с этим разбираться. Это тебе не в укор, я понимаю, что ехать-то тебе надо. Но как нам без тебя обойтись? С Ризиартом-то теперь что поучается — больше половины прихода считает, что убили его вы, бенедиктинцы, а остальные думают, что какой-то злодей воспользовался случаем, чтобы свалить все на вас, а самому выйти сухим из воды. А ведь в нашей общине все жили тихо да мирно, и покуда вы к нам не заявились — об убийствах здесь никто и слыхом не слыхивал.

— Господь свидетель, что мы этого не хотели, — отозвался Кадфаэль, — но, до того как мы уедем, остается еще одна ночь — и я еще не сказал свое последнее слово. А сейчас мне надо потолковать с Сионед — нам предстоит еще кое-что сделать, а времени у нас в обрез.

— Ты погоди, выпей с нами чуток, — настаивал Кай, — надолго это тебя не задержит, а коли надо пошевелить мозгами, то добрая выпивка — лучшее подспорье.

Время в компании честных и простодушных людей летело незаметно, и вина в жбане изрядно поубавилось, когда на ведущей к воротам тропинке послышались легкие торопливые шаги и появилась запыхавшаяся, возбужденная Аннест. Когда она остановилась, ее развевавшиеся на бегу юбки опали, точно птица сложила крылья. То, что трое приятелей спокойно сидели за выпивкой, возмутило девушку до крайности.

— Вам бы лучше пошевелиться, — в негодовании выпалила она, с трудом переводя дух. — Я сейчас бегала к отцу Хью, глянуть, что там делается, да перемолвиться с Мараред и Эдвином — они с этой братии глаз не спускают. И знаете, кто там нынче ужинает с монахами? Гриффит, сын Риса, бейлиф! А куда он после ужина собирается — знаете? К нам в усадьбу, за братом Джоном!

При этом известии все трое вскочили на ноги, правда, Бенед позволил себе высказать сомнение:

— Да откуда он там взялся? Быть того не может! Я слыхал, что он поехал на мельницу.

— Так это когда было — утром, а сейчас он сидит за столом с приором Робертом и прочими. Я его собственными глазами видела — тут и гадать нечего. А вы тут зады от лавки не оторвете, знай вино хлещете, будто у вас времени до скончания века!

— Но с чего это он заявился в такой спешке именно сегодня вечером? — недоумевал Бенед. — Приор, что ли, из-за того, что завтра уезжает, за ним послал?

— Видать, сам черт впутался в это дело. Бейлиф пришел к вечерне, потому что хотел повидать отца Хью, и в церкви нарвался на приора — служил-то молебен сегодня он. А приору только того и надо — прицепился к бейлифу как репей и сумел как-то убедить его, что брата Джона нужно забрать непременно сегодня. Дескать, он, приор, не может спокойно отправиться домой, пока не будет уверен, что Джон оказался в руках закона. Еще он твердил, будто то, что Джон помог преступнику скрыться, — это одно дело, а то, что он ослушался своего приора, — совсем другое. За первое он должен ответить перед валлийскими властями и понести наказание здесь, в Уэльсе, а потом его надо будет отослать в Шрусбери, где с него спросят за нарушение орденского устава. Приор обещал сам прислать стражу, чтобы отвезти Джона в монастырь. Ну что мог бейлиф поделать, кроме как согласиться, когда ему так все преподнесли? А вы тут расселись!..