Страсти по рыжей фурии
Шрифт:
Разумеется, Мите было очень приятно такое внимание. Тем более что я с ним никаких технических тонкостей не обсуждала – мне было просто неинтересно.
– Шурочка, а где Витюшка? – спросила я.
– А, к бабке отправила... – махнула она рукой. – Ну что, не пора ли нам в дорогу?
В который раз я ловила себя на странном ощущении, что моя бывшая одноклассница плетет какую-то интригу. Я ругала себя за чрезмерную мнительность, но ощущение подвоха упорно не покидало меня.
За окном мелькали яркие, радующие глаз свежей, еще не успевший запылиться зеленью подмосковные
Мы с Шурочкой сидели на заднем сиденье. Она молчала, выставив в открытое окно локоть, и улыбалась чему-то мечтательно. Еще с юности я помнила у нее эту улыбку – так она смотрела на Сержа Мельникова, и такое безграничное счастье трепетало у нее в глазах, что окружающим верилось поневоле – любовь до гроба существует...
– Купила рыбок? – спросила она, заметив мой внимательный взгляд.
– Да. Приходи посмотреть как-нибудь.
– Такие здоровущие караси! – вступил в разговор и Митя, не отвлекаясь от дороги. – Можно на сковородку бросать и жарить...
– Митя, это не караси, это вуалехвосты.
– Все одно...
– Ты счастлива, Таня? – с тем же мечтательным выражением спросила меня Шурочка.
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну, как... Ведь твое желание исполнилось. Ты же хотела любоваться подводным миром, где все так красиво и таинственно...
– Да, я очень счастлива, – твердо произнесла я, хотя к этому моменту уже убедилась: разведение рыбок – большая морока.
– Замечательно. – Шурочка сделалась еще просветленнее и снова впала в глубокую задумчивость.
На пляже возле Клязьмы мы выбрали самое уютное местечко, благо лето только начиналось и народу было не так уж много. Митя сразу принялся разводить костер, а Шурочка медленными, томными движениями принялась раздеваться, словно исполняла стриптиз.
– Очень жарко, – лениво произнесла она. – Буду загорать.
Шурочка хорошо знала, что показывать ей было что – фигурка у нее, как и в добрые старые времена, отличалась точеностью и идеально округлыми формами, которые совсем не скрывал купальник типа «ниточка сверху, ниточка снизу». Митя забросил свой костер и откровенно любовался ею. Такова природа сильного пола – даже самый влюбленный мужчина не может не глазеть на округлые формы, тем более если их выставляют напоказ. Это ровным счетом ничего не значит, но я уже готова была расстроиться... пока своим пристрастным взглядом не отметила, что ноги у Шурочки коротковаты.
Мне сразу стало весело, и нечто, называемое словом «кураж», вдруг напало на меня.
Я повернула ручку магнитолы в машине на полную мощность, подмигнула Шурочке, мол, я тоже готова ее поддержать, и стала исполнять перед разгорающимся костерком эротический танец. Что-что, а танцевать, одновременно стягивая с себя одежку за одежкой, я умела – наш почтенный пьющий Мастер в училище считал, что этому должна научиться каждая актриса, пусть даже самая бесталанная.
У Мити моментально исчез интерес ко всему окружающему – сидя на корточках и сжимая в руке пучок хвороста, он не отрывал от меня совершенно круглых, сумасшедших глаз.
Мой купальник был ничуть не хуже Шурочкиного, веснушки сияли на солнце, я вся была словно из золота...
– Шурочка, представь себе, у меня были самые длинные ножки среди всех, кто снимался в «Багровом тумане». – Я поставила одну ногу на бампер, чем окончательно добила Митю. – Актер Коломийцев собирался отпилить их на память!
Краем глаза я все время следила за ней – мой эпатажный номер сбил с нее лирическую томность. Шурочка с деревянной улыбкой наблюдала за моими выкрутасами, потом как-то неестественно захлопала в ладоши и спросила Митю:
– Ну что, шашлык еще не пора нанизывать?
Я была готова поклясться, что она ненавидела меня в этот момент, и точно знала, что она в скором времени сделает какой-нибудь ответный ход. Мы пили, ели, хохотали, слушали музыку, купались с визгом и воплями в прохладной июньской водичке, и все это время Шурочка о чем-то думала. Бешеная работа мысли была видна у нее в глазах – они казались какими-то стеклянными, ненастоящими, словно смотрели внутрь, а там, внутри, ей рисовалась сладостная картина моего поражения.
И от этого напряжения, от этой тайной игры, мне было страшно и хорошо. Я напилась пива и смеялась как одержимая над довольно пресными Митиными анекдотами и думала, что теперь-то уж я окончательно спятила.
– А, вот еще вспомнил... Возвращается женщина домой с работы, после магазинов, усталая, на каждом пальце по авоське. За ней в лифт вбегает маньяк-эксгибиционист в плаще, под плащом никакой другой одежды...
– Сейчас вернусь, – прервала я Митю, – я на соседней поляне видела землянику.
– Только не заблудись! – крикнул он мне вслед.
Никакой земляники я не видела, да и не до земляники мне было сейчас. Я отошла довольно далеко, так, чтобы меня не было видно с нашей полянки, и, затаив дыхание, спряталась в кустах. Я смотрела на Шурочку, которая и не подозревала о том, что за ней наблюдают, и пыталась понять, какой ответный ход она придумывает, чтобы заранее ответить на удар.
Издали, на фоне склоняющегося к реке солнца, Шурочка выглядела еще прелестнее. Ее силуэт был окружен сиянием, черная гладкая головка вертелась при разговоре из стороны в сторону – она что-то рассказывала Мите и отчаянно жестикулировала, а Митя хохотал, кивая в ответ. Без меня она вела себя чуть-чуть по-другому, что-то неуловимо менялось в ее поведении, словно в ней сидело два разных человека.
Внешность для женщины, конечно, имеет первостепенное значение, без формы любое содержание ничего не стоит. Но женщина без мозгов тоже абсолютно бесперспективна. Поэт Заболоцкий о красоте: «Огонь она, мерцающий в сосуде, или сосуд, в котором пустота...» У Шурочки вполне и того, и другого хватало, недаром Митя столь усердно кивал ей в ответ, словно поставил себе целью вывихнуть шею. Я – ярче, я, возможно, с общепринятой точки зрения, успешнее – у меня все есть, и даже больше того, потому что меня еще и любят так, о чем каждая женщина мечтает... Но нет ничего опаснее зарвавшегося самолюбия!