Страсти по рыжей фурии
Шрифт:
– Ладно, нам терять уже больше нечего... – С этими словами я бросилась открывать дверь.
На пороге стоял Антон Тарабакин, мой второй муж, человек, которого я меньше всего ожидала увидеть в данный момент.
– Таня, здравствуй, – сглатывая, произнес он. – Извини, я без предупреждения.
В руках он теребил журнал «Новый мир», дымчатые очки как-то криво сидели на его остреньком носу, на щеках – явно двухдневная щетина... Я так обрадовалась, что это не Серж, что бросилась Тарабакину на шею, чем страшно его смутила. Наверное, он ждал более прохладного приема.
–
Шурочка церемонно поклонилась, она уже успела стереть остатки размазанной туши со щек. На Тарабакине были старые джинсы, которые, помнится, покупала ему еще я, и красная кричащая ковбойка, из рукава которой торчали белые нитки от недавно споротого ярлыка. Но вид у моего бывшего благоверного был вполне приличный, чему я несказанно обрадовалась, потому что боялась, что без женской руки он не выживет.
– Таня, я вот без предупреждения... – забормотал он снова, переминаясь с ноги на ногу.
– Ничего-ничего! – закричала я. – Антоша, я тебе сейчас супчику...
При виде этого человека во мне сразу же взыграли материнские чувства – непременно захотелось обогреть и накормить Тарабакина. Представляю, какой бы клушей я стала, если б не ушла от него тогда.
– Роман дописал? – крикнула я, засовывая тарелку в микроволновку.
Когда я принесла суп, они с Шурочкой сидели по разные стороны стола и с интересом разглядывали друг друга.
– Шурочка, Антон – писатель.
– Да, я дописал роман, – грустно произнес Тарабакин, берясь за ложку. – Вот, собственно... – Он протянул мне номер «Нового мира». – Здесь первая часть.
– Это замечательно! – воскликнула я. – Помнится, тебя еще никогда не печатали в таких серьезных изданиях.
Я открыла журнал на той странице, где был загнут уголок, и вдруг увидела: «Огненная пустыня. Роман. Первая часть. Посвящается Танечке Танеевой...» Мне в лицо словно кипятком плеснули. Шурочка, сопя носом, заглянула мне через плечо и, прочитав посвящение, засопела еще громче.
– Тарабакин, как это мило! – засмеялась я растерянно. – Но к чему? Я вовсе не заслужила...
– Перестань, Таня, – спокойно остановил меня мой второй муж, прихлебывая суп. – Просто я люблю тебя и очень благодарен за то время, которое ты провела вместе со мной. Без тебя я не решился бы написать этот роман. Ты – моя муза!
Кажется, Шурочка чихнула. Или это у нее запершило в горле? Наверное, высказывание Тарабакина окончательно ее добило – ей-то никто не посвящал романов, и никто не называл ее своей музой. Я обернулась – волоокие Шурочкины глаза позеленели от зависти. Меня вспоминал с любовью не только первый муж, но и второй!
– Мне пора, – сдавленным голосом произнесла она.
– Шурочка, мы еще не договорили...
– Нет-нет, не хочу вам мешать!
– Шурочка, ты совершенно не мешаешь...
Но остановить ее было невозможно – она подхватила свой ридикюльчик и засеменила к выходу.
– Я надеюсь, Митя ни о чем не узнает... – шепнула ей я на ухо.
– Ни о чем! – Она улыбнулась голливудской улыбкой и исчезла.
Когда я вернулась в комнату,
– Кто эта женщина?
– Я же сказала – моя подруга. Кстати, чем-то близка тебе – тоже большой людовед и душелюб, правда, лишь на любительском уровне...
– Пишет?
– Нет, психология... дает советы.
– Тебе не нужны советы! – засмеялся Тарабакин. – Спасибо, суп замечательный.
– А что, я могу свести вас поближе, она девушка одинокая...
– Нет. Нет... Я не люблю таких.
– Каких?
– Стриженных под мальчика, с большими оленьими глазами. И в них, в этих глазах, – порок и страдание. Знаешь, у меня целая теория насчет женской красоты... Твоя Шурочка очень несчастна, судя по ее внешности и ее поведению.
– Ну, это слишком просто – она плакала накануне твоего прихода...
– Я боюсь несчастных женщин – если их не утешить, они причиняют несчастья другим.
– Увы, сегодня я ничем не смогла утешить Шурочку! – засмеялась я. – Ладно, Тарабакин, я не очень-то верю во все эти рассуждения, лучше расскажи, как живешь.
– А ты... ты тоже расскажешь?
– Само собой!
Я пришла в студию на следующий день – благо, прием новых талантов растянулся на несколько дней. Действительно – попадались иногда таланты среди молодых, и некоторые поступали потом в профессиональные училища. Другие до конца жизни играли в самодеятельных театрах, в свободное от работы время.
Студия располагалась в Доме культуры автомобилистов, который арендовало сразу несколько организаций. Здесь шли репетиции и показы спектаклей самодеятельного театра, несколько раз в неделю работала хореографическая студия для младших школьников, по субботам устраивались вечера для тех, кому за тридцать, а время от времени сходились на свои шабаши сетевики, которые официально назывались пышно и туманно – презентации и имели целью заманить как можно больше дурачков.
В зале уже сидело несколько человек из приемной комиссии – режиссер самодеятельности Эдуард Гербертович, известный актер – высокий и безумно красивый мужчина, который играл в спектаклях исключительно героев-любовников (я имела счастье быть несколько раз задушенной его руками в роли Дездемоны), завхоз Петренко – в его ведении были костюмы и декорации студии, художник Микитасов, эти декорации создававший. А еще уборщица Дома культуры Анна Савельевна, которая очень любила присутствовать на всех мероприятиях, которые в этом доме проходили. Ей было пятьдесят девять лет и абсолютно все равно – самодеятельный спектакль ли это или вечер для тех, кому за тридцать.
– Вот и Танечка. Присоединяйтесь! – махнул мне рукой Эдуард Гербертович.
В Кинешме он был режиссером настоящего, не любительского театра, но потом перебрался в столицу, решив, что в Москве дышится шире. Мне за преподавание в самодеятельности актерского мастерства платили не так уж много, но было ужасно приятно чувствовать себя в роли всезнающей наставницы.
– Следующий! – благородным басом крикнул герой-любовник. Он участвовал в этом мероприятии из каких-то своих личных побуждений.