Страсти ума, или Жизнь Фрейда
Шрифт:
– Эли, ты не единственный, кто меняет профессию. Я вернусь в больницу в августе, когда там откроются курсы. Через несколько лет я смогу лечить тебя от всех болезней, кроме хронического алкоголизма.
Марта повернулась в его сторону, стараясь понять смысл услышанного. Он почувствовал это.
– Ты и в самом деле станешь врачом?
– Разумеется, он станет врачом, – сказала Амалия, – Зачем же иначе он добивался звания в медицине?
Марта под столом прикоснулась к его руке. К нему вернулась уверенность. В этот момент в центре внимания оказался Игнац, рассказывавший о санскритской сказке, которую он только что перевел. Зигмунд наклонился над столом и взял карточку Марты, прошептав:
– У
– Сейчас я оказалась в твоей власти, чего же ты хочешь от меня?
– Если скажу, то ты можешь разрушить чары.
– Так легко? – Она была прекрасна, улыбаясь ему лукаво, но с любовью. – Когда ты работал в лабораториях того алхимика, разве не нашел более надежной магии, чтобы подчинить одного человека другому?
– Ты чистила яблоко, когда я впервые увидел тебя. Мне казалось, что яблоком был я, и своими тонкими пальцами ты добралась до самой сердцевины.
9
Через два дня к нему забежал Эли. Когда он уходил, Зигмунд сказал:
– Я провожу тебя.
Как и можно было ожидать, Эли пригласил его на чашку кофе. Фрау Эммелин Бернейс вежливо приняла Зигмунда. Она дружила с Амалией Фрейд, но эта дружба не умерила ее огорчения, когда она узнала, что Эли влюблен в Анну. Анна нравилась фрау Бернейс, однако она считала безрассудством, чтобы умный, подающий много надежд молодой человек, которому свахи предлагают невест с приданым, оценивающимся в пятьдесят тысяч долларов, женился на бесприданнице. Если бы она узнала, что у Минны серьезный интерес к Игнацу Шёнбергу, а у Марты – к Зигмунду Фрейду, этим двум книжным червям, вечным студентам, у нее поседели бы волосы.
Сама фрау Бернейс происходила из семьи шведских Филлипсов. Ее муж был выходцем из рода состоятельных гамбургских торговцев и учителей. Отец Бермана – Исаак – служил старшим раввином в германо–еврейской общине. Его брат Якоб работал в Боннском университете профессором и старшим библиотекарем. Другой его брат – Микаэль – был зачислен в Мюнхенский университет баварским королем Людвигом II, учредившим для него специальную кафедру. Род Филлипсов был столь же уважаемым.
В пятьдесят два года Эммелин Бернейс была по житейским понятиям пожилой женщиной. Но она решительно отказалась вычеркнуть себя из жизни после смерти мужа, как поступают индийские женщины, следующие традициям сатти. Она чувствовала себя бодрой и сильной и требовала считать ее главой семьи. На этой почве у нее возник конфликт с сыном, утверждавшим, что он, как мужчина и добытчик, должен верховодить в семье. Когда Марта подавала кофе и угощения, фрау Бернейс села на своего любимого конька, рассуждая о возвращении семьи в Гамбург, в пригород Вандсбек, по поводу чего она ссорилась с Эли. Воспитанная в строгих традициях и приверженная дисциплине, она питала отвращение к Вене.
– Со времен Венского конгресса 1815 года, – твердила она, – люди считают этот город средоточием разнузданного веселья, основанного на принципе «жить сегодня, помереть завтра». Но это более чем извращенный миф, на самом деле большинство венцев живет в отчаянии. Музыка, песни, бесконечные вальсы, нарочитый, бессмысленный смех – все это ветошь, скрывающая от мира наготу. Верно, что «в Берлине жизнь серьезна, но небезнадежна, в Вене же – и безнадежна и несерьезна». В Гамбурге мы не стараемся казаться веселыми, когда на нас обрушиваются беды или неприятности. Мы не дополняем каждую фразу глупыми трелями, подобно венцам, хотя они могут в это время говорить о смерти матери. Если нам не нравится человек, то мы не льстим ему, чтобы затем растоптать его репутацию. У меня нет
Побеседовав несколько минут на случайные темы, Эли сказал, выполнив таким образом роль хозяина:
– Извините меня. Я должен написать кое–какие бумаги для профессора фон Штейна.
Тем временем Марта расположилась в своем любимом коричневом кресле, а Зигмунд сел на скамеечку для ног. Квартира Бернейсов на Маттхойсгассе в третьем районе близ городского парка и реки была удобной, но заставленной тяжеловесной мебелью, привезенной из Гамбурга. Стены украшали картины художников ранней гамбургской школы с лесными и морскими пейзажами.
– Зачем ты едешь в Вандсбек? – спросил Зигмунд. Марта слегка побледнела.
– Это было задумано раньше… чтобы посетить родственников и провести лето в деревне. Там прекрасные рощи для прогулок. Тебе они понравились бы так же, как Венский лес.
– Можно считать это приглашением?
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, уголки ее рта тронула озорная улыбка. У него был соблазн поцеловать ее, улучив удобный момент. Однако воспитанность взяла верх. Голову сверлила мысль: «Не нарушай законов гостеприимства».
В гостиную вернулся Эли.
– Как насчет прогулки по Пратеру? – спросил он. Наступали светлые сумерки, какие бывают в середине июня. Уходя за горизонт, солнце озаряло западный полог неба цветом розовой лаванды. Эли шагал почти рядом и в то же время не мозолил глаза. Они вошли в парк у Пратерштерна, затем прошлись под руку по боковой тропе главной аллеи, обсаженной с обеих сторон каштанами. По центральной дороге спешили красивые экипажи. На женщинах были пышные юбки и широкополые шляпы, мужчины щеголяли в темных костюмах и цилиндрах, а кучера носили короткие светло–коричневые сюртуки и такого же цвета шапки.
Наша троица повернула на дорожку, проходившую через Кайзергартен с его ухоженными лужайками, подстриженными деревьями и кустарниками, и оказалась в увеселительной зоне парка Пратер, где толпились посетители со всех уголков империи. Хорваты продавали деревянные ложки и корзинки. Женщины из Чехословакии в грубых ботинках и со связанными из соломы лотками, висевшими на шее, торговали деревянными игрушками. Крестьяне из Богемии и Моравии выглядели так, словно прошли всю дорогу пешком. Поляки продавали тонко нарезанную кровяную колбасу. Парни из Силезии и Боснии торговали изделиями из стекла и фарфоровыми чашками. Повара из Богемии вышагивали к павильону в обнимку с вновь обретенными друзьями. Слева, около дорогого ресторана «Айсфогель», играл женский оркестр. Справа детишки толпились у качалки. Наша троица подошла к популярному Фюрсттеатру и увидела афишу: «Ди Харбе Польди». Марта спросила:
– В каком смысле Польди недружественна?
– Это эвфемизм – «не очень любезная». Марта изучила цены.
– Кому захочется платить восемь гульденов, или три доллара и двадцать центов, чтобы поглазеть на нелюбезную девицу?
Зигмунд не знал, что сказать.
– Ну, доктор Фрейд, полагаю, я вас шокировала. Он обнял ее за талию и привлек к себе.
Они подошли к площади Рондо, где посетители столпились перед Калафати – огромной вращающейся китайской фигурой, вызывавшей восторг у детей. Марта и Зигмунд оказались в центре увеселительной зоны с ее саунами и ресторанами, каруселями, колесом обозрения, тирами, в которых солдаты стреляли по глиняным голубям в надежде выиграть розы для своих девушек; выставками, где демонстрировались сиамские близнецы, самая полная девушка, волосатая женщина.