Страсти ума, или Жизнь Фрейда
Шрифт:
И все же австрийцы не преминули воспользоваться своей свободой: они обожали и боготворили императора Франца–Иосифа, при котором у них было солидное, честное, ответственное правительство; после восстания 1848 года в нем участвовали австрийские буржуа. Однако существовала и разница в положении; австрийцы, отождествлявшие себя с любимым императором, соглашались считаться его подданными. Французы же были хозяева самим себе в политическом отношении. Порой нерасчетливые, беззаботные и бесшабашные, они уподобляли свободу просторной накидке, небрежно подогнанной и неловко выглядевшей на некоторых, и все же они чувствовали
Парижская архитектура была более самобытной, чем венская, таким же был и французский характер. Кое–что заимствовано, но не получено как милостыня. Характер Вены представлял собой характер полиглота, впитавшего австрийский, богемский, венгерский, хорватский, словацкий, польский, моравский, итальянский языки… В качестве имперского города она старалась отобразить каждую составляющую ее национальную часть, «воспроизвести всю мировую цивилизацию, пышную, в стиле барокко».
И все же он был счастлив вернуться домой, жаждал возобновить работу. У него было достаточно причин почитать Венский университет, медицинский факультет, научные учреждения. Городскую больницу. Город дал ему, парню из семьи иммигрантов, прекрасное образование и такую профессиональную подготовку, которую невозможно получить в Берлине, Париже, Лондоне или Нью–Йорке. Его можно было обвинить в том, что он мало знает университетский – медицинский – научный мир Вены. Нужно ли ему знать больше? Разве каждый город не схож с пчелиными сотами, где каждая ячейка занята частью населения? Для венского военного – это армия; для аристократии – императорский двор; для артистов – Карлстеатр; для музыкантов – опера, Бетховенский и Моцартовский залы; для дельцов – банки, магазины, текстильный район, биржа.
Каждый ценит свой город. Конечно, тот, в котором он сам работал и жил, привлекал лучшие умы и души не только империи, но и всего мира, говорящего по–немецки. Он, Зигмунд Фрейд, учился у представителей этого мира. Они были добры, готовы помочь, щедры. Они создали великую Вену. Он не хочет жить в другой Вене, ни в каком другом городе, в том числе и в Париже. Его корни здесь, они проросли глубоко сквозь камни. Правда, он еврей и не всегда уютно чувствует себя в католическом окружении, но евреи стали странниками с того момента, как был разрушен Храм и они были вынуждены жить в чужой религиозной среде. Насколько он знал историю, неважно, в каком культурном окружении оказывались евреи. Император Франц–Иосиф был последователен в защите прав евреев в Австро–Венгерской империи.
Зигмунд встал, походил по комнате, затем приблизился к окну, смотревшему в парк за ратушей. Через занавеску он заметил несколько пар, медленно прохаживавшихся при мертвенно–белом свете газовых фонарей. Затем он вернулся к своему письменному столу.
Вена должна дать ему возможность зарабатывать на жизнь, содержать жену, учиться, проводить исследования, делать открытия, писать на избранные им темы… Здесь он и Марта могут работать, благоденствовать, воспитывать детей.
2
За час до полудня в понедельник после Пасхи он сидел за письменным столом, аккуратно разложив рукописи: отчет о поездке, который он сделал перед Обществом врачей; уже переведенные главы книги Шарко; заметки к Введению книги о психологии; первые страницы доклада
Открывая частную практику, Зигмунд располагал лишь четырьмястами гульденов. Триста гульденов он был вынужден занять для оплаты расходов в последние месяцы пребывания в Париже и Берлине. Он сможет возвратить их в июле, когда получит гонорар за перевод книги Шар–ко. Вторую часть субсидии для поездки он получит, представив письменный отчет, но и эта сумма была уже расписана. В течение ряда лет он одалживал деньги у Флейшля, зачастую по настоянию последнего. Когда Зигмунд сказал, что сможет выплатить ему долг через год или два, Флейшль парировал:
– Но это дружба. Разве мелкие суммы не засчитыва–ются в дружбу? Разве твое время и врачебный уход за мной ничего не стоят?
– Ну и ну! Я найду другой способ возместить тебе. Флейшль заскрипел зубами:
– Найди способ, как пришить мне новый палец к этой окаянной руке.
Наиболее крупную сумму он был должен Брейерам – целых две тысячи долларов. Он предложил, что станет ежемесячно выплачивать небольшую сумму, но Брейер отверг такую мысль энергичным жестом:
– Не дело, Зиг. Мы не нуждаемся сейчас в деньгах. Отсрочим на десять лет. А к этому времени ты станешь хорошо зарабатывать.
Было мало надежды, что первые месяцы частной практики принесут необходимые сто долларов. Некоторые из его друзей в Городской больнице считали, что глупо начинать с таким скромным капиталом. Доктор Политцер, отоларинголог, вызвавший его через день или два после его возвращения в Вену для консультации, которая принесла пятнадцать гульденов, сказал, услышав, что осенью Зигмунд намеревается жениться:
– Я удивлен. Во время встречи с ним несколько дней назад я узнал, что у него ни гроша в кармане. Нужно ли в таком случае настаивать на браке с бесприданницей, имея возможность загрести приданое в сотни тысяч гульденов?
Его размышления были прерваны стуком в дверь. Горничная, обслуживающая врача и несколько взволнованная своей новой ролью, ввела двух полицейских офицеров, чьи посты находились около Дунайского канала. Их направил Йозеф Брейер.
Зигмунд занялся сначала более пожилым – с выпуклой грудью и выпирающим круглым животом. В рукопашной схватке с вором он почувствовал боль в шее, спустившуюся по левой руке и вызвавшую покалывание в большом и указательном пальцах. Доктор Фрейд поставил диагноз, что у офицера неврит руки. После соответствующих процедур и нескольких посещений пациент был вполне здоров.
Офицер помоложе, совершенно лысый и с короткой шеей, поведал доктору Фрейду, что он не чувствует свои ноги. Когда он вытягивает их во время ночной смены и не видит, куда он их поставил, то им овладевает тревога и неуверенность. Он описал вспышки опоясывающей спину и охватывающей брюшной пресс боли, причем она становится в последние месяцы все более острой. Доктор Фрейд подверг пациента различным анализам, однако конечный диагноз не отличался от того, который он подозревал с самого начала: сифилис с признаками атаксии.