Страсти
Шрифт:
Они обменялись малозначительными словами, говорили по-латыни, затем Роксолана перешла на немецкий, удивив посла, который не очень свободно владел этим языком.
– Удивлению моему нет предела, ваше величество!
– воскликнул Бусбек.
– Вы владеете столькими языками!
– Что же в этом удивительного?
– Вы великая султанша великой империи. А империи никогда не признают никаких других языков, кроме своего собственного.
– А известно ли вам такое понятие, как великая душа?
– спросила Роксолана.
– Кажется мне, что величие души не имеет ничего общего
– Вы дали мне надлежащий урок, ваше величество. Но поверьте, что я старательный ученик. Собственно, вся моя жизнь - это учение. Дипломат? Это недавно и не главное для меня. Привлекает меня история, ее свидетельства, памятники человеческого умения и деяния. Может, ради этого и рвался в Стамбул.
Роксолана устало опустила руки на диванчик.
– Сюда все рвутся ради этого.
– Я готов был сразу кинуться собирать старинные вещи!
– воскликнул Бусбек.
– Чуть ли не в первый день своего пребывания я уже нашел редкостную греческую монету! А какие манускрипты продаются под руинами акведука Валента! Я смотрел и не верил собственным глазам.
– Что ж. Книги живут дольше камня. О людях я уже не говорю.
– Но книги - это люди! Это память, продержавшаяся тысячелетия.
– Вы думаете, женщину могут интересовать тысячелетия?
– засмеялась Роксолана.
– Для женщин дорога только молодость. И больше ничего. Но я не женщина, а султанша, поэтому охотно познакомлюсь со всем интересным, что вам удастся найти в Стамбуле. Я тоже люблю старинные рукописи. Но только мусульманские. Других в султанских библиотеках не держат.
– Ваше величество, в ваших руках целый мир! При вашей образованности, ваших знаниях...
– Что общего между моими знаниями и теми богатствами Стамбула, о которых вы говорите?
– Но, ваше величество, вы уже давно могли бы стать владетельницей собраний, которых не знал мир!
– Не думала об этом.
– Но почему же? Разрешите заметить, что это... У вас в руках высочайшая власть...
– Власть не всегда направляется так, как это может казаться постороннему глазу.
– О вас говорят: всемогущая, как султан!
– Вполне возможно, вполне. Но в определенных границах, в определенных и точно обозначенных. Пусть вас это не удивляет.
– Меня все здесь поражает, если не сказать больше! Во время приема вы сидели на троне рядом с султаном. Первая женщина в истории этой величайшей империи и, кажется, всего мусульманского мира. Я счастлив, что был свидетелем такого зрелища. А какой счастливой должны чувствовать себя вы, ваше величество!
– Вы только мужчина, и вам никогда не понять женщину.
– Простите, ваше величество. Я знаю, что вы не только султанша, но и мать. Я слышал о ваших сыновьях - это наполняет мое сердце сочувствием и печалью. Позвольте сказать, что мне показалось странным отсутствие во время приема шах-заде Селима. Ведь он провозглашен наследником трона. И, говорят, ныне пребывает в Стамбуле. При дворах европейских властелинов принцы...
– Шах-заде Селим занят государственными делами, - быстро сказала Роксолана.
– Так же, как и шах-заде Баязид. Государство требует...
Не могла подыскать подходящего слова,
– Ваше величество, простите за дерзость, но должен вам сказать, что я не верю... не могу поверить, что у вас взрослые сыновья. Мне кажется, будто я старше вас. Вы такая молодая. Тайна Востока?
– А что такое старость? Может, ее и вовсе нет, а есть только изношенность души. У одних души изношены уже смолоду, у других не тронуты до преклонных лет. Что же касается моих сыновей... Мой самый старший, Мехмед, был бы ныне таким, как вы... А Селим всего лишь на год моложе.
– Но это уже зрелый мужчина!
– Да, зрелый.
Могла бы еще сказать: перезрелый. И не только для трона - для жизни. Почему султан избрал его наследником? Потому, что был старше Баязида? Или потому, что внешне поразительно похож на нее? Хотя ничто не объединяло его с матерью, кроме рождения. Равнодушный ко всему на свете, кроме пьянства и разврата, с тупым, обрюзгшим лицом, этот рыжебородый мужчина не вызывал у нее ничего, кроме страха и отвращения. Из всех известных ей зол только ненависть была хуже равнодушия, но Селим, кажется, никогда не сумел бы различить этих чувств, разве что догадался бы позвать своего верного Мехмеда Соколлу и сказать: "А посмотри-ка, что там такое?" Если его дед Султан Явуз сам срезал драгоценные камни с тюрбанов убитых врагов, а султан Сулейман хотя бы смотрел, как это делают для него янычары, то Селим разве что удосужился бы послать кого-нибудь и сказать: "Пойди-ка, принеси сюда вон то". А сам даже пальцем бы не пошевельнул.
О том, как он начал пить, была даже байка. Роксолана и сама готова была поверить в эту побасенку, ибо откуда же нашло на него все это? А рассказывали так. Дескать, еще будучи подростком, прогуливался он по столице со своей свитой и на одной из улиц встретил молодого османца, который повел себя очень дерзко.
– Ты знаешь, что я шах-заде?
– закричал Селим.
– А ты знаешь, что я Бери [41] Мустафа?
– не испугался тот.
– Если хочешь продать Стамбул, я куплю. Тогда ты станешь Мустафой, а я шах-заде.
41
Б е р и - свободный, независимый. Здесь - прозвище: "Свободный Мустафа".
– Да за что же ты, несчастный, купишь Стамбул?
– За что? А тебе какое дело? А много будешь разглагольствовать, я куплю и тебя, ибо кто ты, как не сын рабыни, то есть раб, а раб - это не человек, а просто вещь, которую следует продавать на торгах.
Пьяного заперли в зиндан, а наутро поставили перед разъяренным Селимом. И тот затопал ногами на Бери Мустафу.
– Как посмел ты, сын шайтана и свиньи!..
– О сын всемогущего властелина, - упал на колени Бери Мустафа, - если бы ты вчера был в таком состоянии, в каком находился я, ты отдал бы за это господство над всем миром.