Страж фараона
Шрифт:
Ночное измерение выглядело интересней. Не потому лишь, что в его тенях Семен являлся возлюбленным царицы, первым и тайным ее советником, серым кардиналом у трона Маат-ка-ра, чей голос был негромок, но решения – неоспоримы и тверды. Любовь, связавшая его с Меруити, была лишь камнем в фундаменте власти, которой он обладал, важным камешком, но не единственным и даже не краеугольным, ибо ему претило использовать женщину – любимую женщину! – как пешку в политической игре. Зачем, если имеется Сенмут, первый министр, правитель страны? Если Инхапи, главный над войском и всеми его командирами, еще здоров и бодр? Если Хапу-сенеб, возглавляющий жреческое сословие, миролюбив, разумен и готов прислушаться
Но все же, несмотря на их поддержку – даже благоговение и любовь, – Семен не обладал бы тем влиянием, какого добился в эти годы. Главным, краеугольным камнем являлось тайное ведомство, которое он себе подчинил, – наследство Рихмера, очищенное от ненадежных, пополненное людьми достойными и осторожно выведенное из-под эгиды жрецов, хотя они еще составляли большую часть осведомителей и сикофантов. Эта организация теперь называлась не Ухо Амона, а Братство Сохмет, с явным намеком, что ее задача – не только слушать и следить, но и карать. Карать временами приходилось, чтобы избавиться от обильных кровопусканий; так, хаке-хесеб страны Гошен, подстрекавший к бунту сторонников мрачного Сетха, случайно утонул в Половодье, а толпа озверевших граждан гиксосского происхождения разгромила святилище Сетха в Хетуарете и перерезала его жрецов. За что их примерно наказали, сослав в каменоломни – но только немногим было известно, что не камень они ломают, а стоят гарнизоном в крепости Чару, защищавшей Та-тенат.
Бывали и другие случаи, но в общем и целом Семен кровавых разборок не поощрял, предпочитая меры превентивного свойства. Он был осведомленнее всех вельмож, стоявших у государственного руля; знал, к примеру, что подают на завтрак хаке-хесепу в Заячьем номе, каких наложниц предпочитает Ранусерт, командующий меша Птаха, сколько ворует Нехси, царский казначей, и кого – поименно и с указанием вин – зашил в мешок и утопил преславный Рамери, хранитель Южных Врат. Как в прошлом, так и в будущем информация была оружием более грозным и смертоносным, чем копья и ракеты, колесницы и танки, но в настоящем лишь он один понимал ее силу и цену. Может быть, и Пуэмра поймет – когда-нибудь, со временем… лучший из его учеников, верный помощник, возглавляющий Братство Сохмет…
Пуэмра находился в этой должности уже два года, и минуло четыре, как Нефертари вошла в его дом, благословив его рождением наследников. Их было уже трое, и, кажется, Пуэмра не собирался останавливаться на достигнутом. Рихмера он сильно не любил, однако не препятствовал ему возиться с детьми, ибо других занятий, если не считать молитв, у бывшего Уха Амона не осталось. Рихмер был уже не тот; видимо, испытанное потрясение, страх за дочь и собственную посмертную судьбу что-то надломили в нем – да так, что больше он не оправился. Он быстро одряхлел, лишился прежней ясности ума и, при виде Семена, покрывался смертельной бледностью. Он был уничтожен, убит разящим словом, что придавило его будто пирамида Хуфу. Семену не хотелось вспоминать о нем.
Сидя на пороге хижины, любуясь сонным Озером и звездными небесами, он думал о минувших годах, о своей жизни и о том новом, возбуждающе-приятном, что принесет в нее То-Мери. О делах, а тем более – о неприятностях и тревогах – вспоминать не хотелось. Ни о Рихмере, ни о Тутмосе, сирийском волчонке, взрослеющем наследнике Меруити, ни о ее дочери, которая скоро умрет – видимо, через пару разливов. Он гнал эти мысли. Он был тут в гостях у Тотнахта и
Семен оглянулся. Луч лунного света скользил по лицу То-Мери, и он увидел, что девушка улыбается во сне.
Утром его разбудила песня. То-Мери, суетясь у корзин с провизией, собирала завтрак на циновке: финики, сухие лепешки, мед, масло и кувшинчик с пивом. Чаша для омовений уже полнилась озерной водой, в которой плавали пахучие травинки, а рядом лежали перевязь с коротким клинком, браслет, ожерелье и свежая туника. Сама То-Мери тоже была свежа, как роза цвета кофе с молоком; глаза ее сияли, улыбка не сходила с губ, а к волосам, над левым ухом, был приколот цветок граната.
Она пела…
О, как благостно и приятно, когда расцветает Золотая…Когда лучится она и расцветает!Пред тобой ликуют небо и звезды,Тебе воздают хвалу солнце и луна,Тебя славят боги,Тебе воздают хвалу богини.О, как благостно и приятно, когда расцветает Золотая… [36]Семен сел, дослушал до конца и молча кивнул – можно сказать, с одобрением. Голос у То-Мери был неплохой, сильный и звонкий.
36
Гимн богине Хатор – подлинный древнеегипетский текст в переводе Анны Ахматовой.
– Ра уже на небосводе, – сообщила она, – но твои ленивые слуги все еще спят. Видно, утомились, пока прошли два сехена от Хененсу! Желаешь ли, господин, съесть лепешку с медом или сначала разбудишь их палками?
– Желаю одеться, – сказал Семен, окунул голову в сосуд с озерной водой, фыркнул и позволил ей вытереть свое лицо. Тунику он надел сам и сам зашнуровал сандалии, но украшения и перевязь пришлось доверить То-Мери. Она вертелась перед ним втрое дольше обычного, пока он не поймал ее за руку, не притянул к себе и не прижался губами и носом к шее. Смуглые щеки То-Мери вспыхнули, а Семен вздохнул. Что поделаешь! Нельзя же притворяться, что ночь его прошла в обнимку с покрывалом!
– Господин сядет есть или… – Лукавые глазки То-Мери стрельнули в сторону спальной циновки.
– С «или» мы подождем и с завтраком тоже. Не забыла, что мы в гостях? Тотнахт будет обижен… А вот и он!
Бывший копьеносец Пантер неторопливо шествовал к дому, держа блюдо с дымящимся печеным журавлем, а сзади торжественно вышагивали его молодой братец с огромным кувшином и супруга с корзинкой свежих смокв.
– Был ли сладок твой сон, господин? – произнес Тотнахт, опуская тяжелое блюдо на циновку.
– Словно за пазухой у Хатор, – отозвался Семен, подмигивая То-Мери.
Копьеносец кивнул жене и брату, потом неодобрительно покосился на финики, лепешки и мед.
– Вели своей служанке, господин, чтобы убрала все это. Ты – мой гость! Как-нибудь мы уж тебя накормим!
Это было явным посягательством на права То-Мери, и она тут же заняла боевую стойку: выпятила грудь, стиснула кулачки и показала Тотнахту язык.
– Строптивая, – заметил он, ухмыляясь, – однако красивая. И поет хорошо, громко! Не отдашь ли ее моему брату, господин? Нарожает кучу солдат, а между этим делом будет доить антилоп и выгребать навоз. Занятие лучше некуда!