Страж государя
Шрифт:
— Ой! — смешливо взвизгнула Санька. — Предупреждать же надо! Эта штуковина такая холодная и щекотная…
— Помолчи немного! Посиди спокойно чуть-чуть: я слушать буду!
Минут семь-восемь он усиленно вслушивался, перемещая фарфоровую чашечку по тугому животу своей беременной супруги, наконец оторвал ухо от голландской пуговицы, надетой на сайгачий рог, и широко улыбнулся.
— Что такое? — забеспокоилась Санька. — Что тебя так рассмешило?
— Двойня у нас народится! Понимаешь? Там два сердечка стучат! Твоего, понятно, не считая. Конечно, я могу
— Рада! Я и сама чувствую, что их двое. — В голосе жены послышалась неуверенность. — Только тогда надо будет найти опытную бабку-повитуху. Двойню рожать — дело непростое…
— Не волнуйся, моё сердечко, я буду рядом! Помогу повитухе… Почему — повитухе? Доктора позовём хорошего, заграничного, опытного…
Весь день Санька во главе пяти расторопных дворовых девок, занималась варкой всевозможных варений и фруктовых компотов, используя вместо сахара мёд и порошок из высушенных корней иван-чая.
Егор же отправился в ближайшую берёзовую рощу по грибы. Ходил среди жёлтого осеннего листопада, думал о превратностях и странностях этого бренного мира. Русский осенний лес — лучшее место на этой планете для философских раздумий и придумывания мудрых и вечных сентенций…
Он набрал полную корзину крепких тёмно-коричневых маслят и смешных опят, чьи шляпки были густо «поперчены». Понизу кустарника постоянно перепархивали весёлые стайки рябчиков и куропаток, в небольшом лесном озере громко били хвостами по воде крупные щуки, отдохнувшая душа звенела от восторга и искреннего умиротворения.
«Эх, оставить бы навсегда службу царскую и поселиться в этих краях! Я был бы очень хорошим помещиком: в меру добрым, в меру — строгим… — подумал Егор. — Да царь никогда не отпустит, не оставит в покое. Да что там меня, он и всю страну в покое не оставит, никому не даст застояться и закиснуть… Пётр, он очень собаку-таксу напоминает: та тоже не может долго сидеть на одном месте, ей всё надо бежать куда-то, копать, искать лисьи норы…»
Ночью, уже почти засыпая, Санька едва разборчиво прошептала, обнимая Егора за шею своей горячей рукой:
— Ты такой умный у меня, всё умеешь, всё знаешь… Иногда мне кажется, что ты нездешний, не отсюда…
— Как это? А откуда тогда?
— Не знаю. Но я всё равно люблю тебя…
Через полторы недели зарядили скучные осенние дожди Егор понял, что пора возвращаться в Москву, да и царь очень не любил опоздавших…
Саньку же он решил (под охраной пяти надёжных солдат-преображенцев, получивших за это хорошую плату) оставить в Александровке: нечего ей было делать в Москве в преддверии кровавых разборок со стрельцами. Опять же, чистый деревенский воздух, парное молоко — они весьма полезны для женщин беременных…
По случаю окончания регулярных осенних учений и прибытия царского водочного обоза стрельцы на несколько суток встали единым временным лагерем, разбив несколько сот парусиновых палаток — недалеко от стен древнего безымянного монастыря.
— Вот, мин херц! — старательно объяснял Егор, водя своей подзорной трубой вслед за царской. —
— Стоп! — остановил его Пётр. — У нас с собой есть полевые мортиры?
— Только у полка Гордона, остальные пришли налегке. А зачем мортиры, государь?
— Я знаю — зачем! — Глаза Петра заблестели нехорошим хищным блеском. — Теперь слушай сюда, Алексашка! Ты ведь командуешь Преображенским полком?
Вот и давай, дуй к своим подчинённым! Утром займёшь восточные позиции. В случае попытки прорыва — всех уничтожать ружейным боем и гранатами! Понял? А гордонцев я сам возглавлю, пусть генерал немного отдохнёт, не мальчик уже, чай… Выполнять немедленно, полковник!
Серенькое утро, одиночные солнечные лучи, боязливо пробивающиеся сквозь бесцветные перистые облака. Настроение у Егора было — ниже всякого плинтуса. Он понимал, что царь, движимый своей звериной ненавистью к стрельцам, вынесенной ещё с детских лет, решил устроить настоящую и беспощадную бойню, но ничего не мог сделать… Губить столько соотечественников было немыслимо, противно, страшно. Но — царская железная воля! Против нее не стоило идти, если, конечно, ты ещё не разочаровался в этой прекрасной жизни и не ищешь быстрой смерти…
Окружённые со всех сторон стрельцы, похоже, так и не осознали всей глубины нависшей над ними смертельной опасности. Несколько полупьяных служак в расхристанных на груди клюквенных кафтанах выбрались на ватных ногах из своих палаток и с удивлением тыкали пальцами в войска, окружившие их лагерь, недоумённо крутили головами, о чём-то достаточно спокойно переговариваясь между собой.
Солдаты первой линии Гордоновского полка расступились в стороны, пропуская вперёд полевые мортиры. Ещё через три-четыре минуты над жерлами пушек взвились вверх клубы белого дыма, утреннюю тишину нарушили гулкие громовые раскаты.
«Картечью лупят! — известил внутренний голос. — Ну что, может, на коня и вперёд? Подскакать к тем дурачкам и закричать, мол, ложитесь, не бегайте во весь рост? Опять же, может, Пётр увидит тебя и велит — прекратить огонь… Сидишь на старом полковом барабане, руками обхватив голову? Ну да, у тебя же молодая жена двойня скоро должна родиться. Не стоит рисковать! Ладно, сиди себе, сиди, трус…»
Егор только зубами немного поскрипел, но с барабана так и не сошёл…
Через некоторое время пушечный огонь прекратился, солдаты Гордоновского полка медленно пошли вперёд — с ружьями наперевес, вслед за ними шли люди в серых кафтанах, неся на своих плечах связки кандальных цепей. Приглушённо затрещали одиночные ружейные выстрелы.