Страж государя

Бондаренко Андрей Евгеньевич

Всю осень, зиму и часть весны они провели в приветливой, любезной царскому сердцу Голландии, объехав за это время больше дюжины городов, городков и крохотных деревушек. Брюс всё больше интересовался науками точными: математикой, геометрией механикой, гидравликой, навигацией, астрономией, астрологией, основными принципами и методами кораблестроения, химическими и алхимическими опытами. Безмерно жаден был Яков до всяких новых знаний, спал часа по три-четыре за сутки, ел в спешке — если вовсе не забывал, похудел, почернел, но улыбался при этом — широко и счастливо.

— Побольше бы нам таких Брюсов! — не мог

нарадоваться царь на Якова. — Не деньги и богатство главное в этой жизни! А стремление к разным знаниям, стремление первым быть во всём!

Сам же Пётр (и Егор вместе с ним, чтобы не выпускать царя из поля зрения) занимался делами более приземлёнными: лично постигал ремёсла разные, совершенствовал своё мастерство. А с октября к ним присоединились и волонтёры Великого Посольства — общим количеством до сорока человек.

Чем только не приходилось заниматься за эти восемь месяцев! Егор даже (а вдруг мемуары придётся писать?) составил подробный перечень всех профессий и ремёсел, которым ему выпало обучаться. Плотницкое и столярное искусство, резьба по дереву и камню, кораблестроительное дело, шитьё парусов и умение устанавливать их на мачтах, обязанности и профессиональные навыки штурмана, работа на токарных, сверлильных и фрезерных станках, резка стёкол и остекление ими оконных рам, сооружение и обслуживание речных шлюзов, фортификационные работы, кузнечное дело, обустройство ватерклозетов, возведение ветряков и мельниц водяных.

Один Алёшка Бровкин (кроме Брюса, конечно) обучался отдельно, по специальной программе, почти безостановочно плавая по морским волнам, пересаживаясь с одного судна на другое. Умудрился даже — в качестве второго помощника капитана двухмачтового торгового брига — сплавать до Дании, проследовать оттуда в Исландию и вернуться обратно в Амстердам — с грузом вяленой трески и солёной атлантической сельди.

— Ты, Алёшка, станешь первым русским капитаном! — радовался Пётр. — Потом ещё и других будешь обучать, дипломы подписывать!

А трудолюбие голландцев вызывало безграничное уважение. Чуть севернее Амстердама — на морском побережье — безостановочно работали более сорока полноценных верфей. Большие корабли, готовые к долгим плаваниям по морям и океанам, строились в невиданно короткие сроки — от пяти до восьми недель. Многочисленные фабрики и заводы, расположенные тут же, изготовляли всё необходимое для нужд кораблестроителей: доски и мачты, железные гвозди, бронзовые скобы, канаты и пеньковые верёвки, всевозможные паруса, якоря, деревянные скульптуры, корабельную мебель, навигационные приборы, плащи-зюйдвестки… На всех предприятиях большинство станков и прочих механизмов работали от ветряных и водяных мельниц — с помощью хитроумных тяг и сложных приводов.

Раз в полтора месяца — с торговыми оказиями — приходили письма от жены. Санька писала (первая часть каждого письма — на русском языке, вторая — на немецком, третья — на французском), что дома всё хорошо, дети не болеют и растут, а она скучает, любит безмерно и очень ждёт своего беспутного мужа…

В конце января в Амстердам из Германии, успев заехать и во Францию, прибыл Лефорт — похудевший, помолодевший, с горящими глазами, доложил толково:

— Пётр Алексеевич, всего на твою государеву службу мною нанято сто тридцать человек разных! Тридцать пять — опытные офицеры и

полковники. Двадцать шесть — морские люди: штурманы, навигаторы, капитаны. Пятнадцать — корабелы и парусных дел мастера. Двенадцать — минёры, строители крепостные. Остальные — оружейники, литейщики, кузнецы, инженеры шлюзные и дорожные…

— Молодец, герр Франц! — похвалил Пётр и долго обнимал Лефорта, от души хлопая по спине, целовал взасос, предварительно сняв со своего носа камуфляжные очки, в щёки и уста.

— Вот ещё, государь! — вырвавшись из царских объятий, сообщил герр Франц. — Купил я для нужд армейских двадцать тысяч ружей, тысячу пистолетов офицерских, десять гаубиц, десять мортир полевых и единорогов боевых — пятнадцать штук… А ещё беда у нас приключилась, Пётр Алексеевич! Виноват я, дурень старый, не доглядел! Ты уж помилуй, не казни!

— Что ещё произошло? — грозно нахмурился Пётр, его накладная бородёнка взволнованно задрожала. — Сказывай, генерал, не томи!

— Волонтёр Петр Михайлов, которого я всюду возил с собой, преставился надысь, неделю назад, когда проезжали через Лилль французский…

— Что, отравили? — вскочил на ноги Егор.

— Французский доктор сказал, что преставился тот волонтёр от возлияний чрезмерных напитками горячительными. Там и похоронили беднягу… А всем правителям европейским я уже отписал тайно. Как мы и договаривались — на случай такой, несчастный. Мол, Пётр Михайлов — это не царь Московский Пётр. А настоящий царь — на Москве сейчас, дела неустанно вершит важные…

В феврале непривычно потеплело, кругом зацвели первые тюльпаны, на фруктовых деревьях появились зелёные листики, набухли плодовые почки. В воскресный день Пётр и Егор, прихватив с собой Алёшку Бровкина, решили немного погулять по Амстердаму.

Был ярмарочный день, везде пестрели переносные прилавки — с самыми разными товарами, а также разноцветные большие и высокие шатры, где сидели предсказатели, фокусники и гадалки.

Бровкин заскочил в один такой бежево-коричневый шатёр, через две-три минуты выскочил обратно — словно пчелой ужаленный, прикрывая рот платком, завернул за угол, где его успешно и стошнило.

— Ужас какой-то! — часто-часто моргая своими длиннющими (как у сестры) ресницами, испуганно вздрагивая, рассказывал Алёшка. — Там разные уроды сидят в больших стеклянных банках! Такие все страхолюдные из себя, такие противные…

— Уроды? — живо заинтересовался Пётр. — Алексашка, пошли скорее, посмотрим!

Егор, ещё в классе пятом посещавший вместе со своими родителями санкт-петербургскую Кунсткамеру, сразу понял, что там такое — в этом бежевом шатре, и не испытывал ни малейшего желания заходить туда, но — приказ царский… Сглотнув неприятную слюну и тяжело вздохнув, он последовал за Петром.

В больших банках, очевидно, заполненных специальным раствором, чего только не было: человеческие эмбрионы, младенцы с тремя глазами — и прочими аномалиями, отдельные человеческие органы, крыса с двумя головами, непонятная жёлтая рука — с восемью пальцами.

Егор, чувствуя, что его начинает мутить, старался на банки не смотреть, внимательно изучая дощатый пол и матерчатые стены шатра. Была присуща его организму такая странность: совсем не боялся крови — ни своей, ни чужой, а вот перед всяким уродством испытывал сильнейшую брезгливость…