Страж неприступных гор
Шрифт:
Ахагаден покачал головой.
— Может, все же подождешь до утра? Подумаешь?
— Поднимешь или не поднимешь?
— Подниму, ваше высочество, — сказал комендант.
Взяв документ со стола, он повернулся кругом и вышел.
Отдав все необходимые распоряжения, он до конца дня ждал гонца с распоряжением, отменяющим казнь. Не дождавшись, ближе к вечеру он снова побежал к крепости, куда пробрался, словно вор.
3
Горожанин всегда все знает. У тех, кто вытаскивал из воды остатки такелажа «Трупа», имелись уши. У доставившего письмо Раладана десятника кроме ушей имелись еще и глаза, так же как и у писавшего приказ урядника. У всех этих людей были семьи, друзья и знакомые… К вечеру весь город знал о том, что произойдет на главной площади; единственным человеком в Ахелии, который ничего об этом не слышал, была княжна Риола Ридарета.
Риола —
Однако бежавшая в сторону рынка, а затем отчаянно протискивавшаяся сквозь толпу Ридарета забыла в тот вечер, что она наполовину человек, а наполовину Брошенный Предмет. Это была просто перепуганная девушка, изо всех сил пытавшаяся предотвратить неизбежное.
Уже стемнело, и вокруг горели бесчисленные факелы. Никто не мог за один день поставить на площади сотню виселиц. Впрочем, день, неделя или месяц — в любом случае они все просто бы там не поместились. За сомкнутым кордоном солдат — здесь присутствовала почти половина регулярного войска Агар, полтысячи солдат в полном снаряжении, — поднимался лес столбов или скорее балок, к которым привязали моряков; их собирались задушить на гаррийский манер, с помощью скрученных сзади веревок, охватывавших вместе кол и шею. Полтора десятка тяжелораненых были без сознания и безжизненно свисали со своих балок. Всех обнажили до пояса, и у многих на груди или на боку виднелись полученные минувшей ночью раны. Кровь, однако, не вызывала жалости, напротив, напоминала всем о том, в каком сражении она была пролита. Людей этих ранили солдаты в синих мундирах с красным кругом на груди, солдаты, защищавшие население от обезумевшей кровожадной толпы. Говорили, будто ядра из орудий «Гнилого трупа» превратили в пепелище весь порт; те, кто был в порту, клялись, что все именно так и есть. В самом городе якобы погибло пятьдесят жителей, в том числе женщины и дети, которых пираты раздирали на части, схватив за руки или за ноги. Сгорело немало домов — в южной, северной, восточной или западной части города — в зависимости от того, где именно делились новостью: пепелище всегда оказывалось в другом месте, но все ведь видели ночью зарево. Народ превозносил справедливость и строгость князя, который решил не церемониться с негодяями.
Истина заключалась в том, что земля вздохнула бы с облегчением, перестав носить этих людей; парни Слепой Риди сто крат заслужили петли. Но — так уж вышло — совсем не за то, что натворили прошлой ночью. Может быть, некоторые из них — но не все.
Для офицеров и еще нескольких членов команды — среди них оказался боцман, но по каким-то причинам также и второй помощник плотника — возвели настоящие виселицы с помостом, благодаря которому их хорошо было видно. Среди «избранных» выделялся Мевев Тихий, омерзительная рожа которого прямо-таки просила о приговоре без суда — как, собственно, и произошло, поскольку никого из пойманных с поличным не судили. Палач лишь находил в перечне преступлений соответствующее данному проступку наказание, которое и приводилось в исполнение. Тяжело дыша, Ридарета протолкалась к цепи солдат, когда городской глашатай как раз объявлял наказание, полагавшееся за совершенное преступление. Его могучий голос утихомирил толпу, но зато стали слышны стоны раненых преступников, многие из которых не могли дождаться сокрушающей гортань веревки: привязанные к балкам, переломанные ночью конечности, а иногда лишь обмотанные тряпками культи — мечи у солдат были очень хорошие — мучили сильнее, чем арсенал камеры пыток. Некоторые, свесив голову, смотрели на собственные потроха, вываливавшиеся из-под грязной, пропитанной кровью, уже ненужной повязки.
Ошеломленная этой чудовищной картиной, оглушенная зычным голосом глашатая, Ридарета схватилась обеими руками за голову, издавая нечленораздельные звуки — не то глухой сдавленный вой, не то стон или плач… Все, что она умела, все, что она могла сделать, все, о чем могла распорядиться или вымолить… все это было здесь бесполезно из-за нехватки времени, несметных толп горожан, стоявших с щитами и копьями солдат, палача и нескольких его помощников, которые как раз направлялись
Глашатай ударил в гонг: этот звук обычно объявлял о том, что будут зачитываться новости, однако на этот раз он возвещал о начале казни. Палачи взялись могучими руками за деревянные колышки и начали их поворачивать, скручивая толстые веревки. Под рев толпы привязанные к балкам мужчины забились, изгибаясь и корчась; глаза их вылезли из орбит, языки вывалились. Однако, как обычно, наибольшее любопытство вызывала женщина, одна из корабельных шлюх, омерзительная даже в момент смерти, поскольку она испражнялась под себя, распространяя невыносимую вонь, в то время как ее товарищи лишь задыхались и хрипели. Она первой повисла, не подавая более признаков жизни, сразу же после нее испустили дух двое матросов, потом еще один… и последний. Палач и его помощники перешли дальше, подогреваемые криками толпы.
Словно огненный бич хлестнул по темному небу, на котором свет факелов пригасил звезды. Над рынком вспыхнула неровная красная нить, и прошло довольно долгое время, прежде чем она погасла. Жители Ахелии успели насмотреться всевозможных чудес — ведь крепость вокруг порта построил для них посланник, и почти в каждой семье был кто-то, кто бегал по строительной площадке с мастерком в одной руке и Брошенным Предметом в другой. Но это было давно. Удивительное небесное явление заставило толпу смолкнуть. Послышался задыхающийся от рыданий женский голос:
— Прошу изгнания! Помилования через изгнание!
Она повторила еще несколько раз:
— Смилуйтесь! Островитяне, смилуйтесь…
В толпе, в цепи солдат и даже на помосте, где стоял глашатай и отцы города, началось все нарастающее волнение. Все оглядывались в поисках той, кто призвал к старому, очень старому закону, который редко применялся и был скорее обычаем или традицией.
— Кто просит?! — крикнул кто-то.
Княжна Риола Ридарета обычно носила пышную гриву до бедер, иногда косу — так что не сразу стало понятно, кто эта грудастая девица с короткими волосами, собранными в два смешных хвостика. Наконец кто-то заметил повязку на глазу. Звеня серебром на лодыжках босых ног, она поднялась на помост и в соответствии с требованиями традиции встала на колени… вернее, села, подвернув под себя ноги. С трудом дыша, она обвела полубессознательным взглядом толпу, солдат, почтенных старцев из городского совета и привязанных к кольям несчастных.
— Смилуйтесь над ними, — сдавленно проговорила она.
Обычай слегка отличался деталями, в зависимости от архипелага, но суть его состояла в том, что любой, не являвшийся осужденным или его родственником, имел право вступиться за него, прося заменить смертный приговор пожизненным изгнанием. Однако просьбу свою он подкреплял согласием разделить судьбу изгоняемого, таким образом ручаясь, что не даст тому вернуться. С этого момента ни осужденный, ни его спаситель не могли ступить на родной остров, любой же увидевший их на запретной земле имел право убить их как паршивую собаку. То был старый обычай — однако всем было ясно, что его не удастся распространить на полторы сотни убийц. Таким образом можно было бы освобождать целые армии, взятые в плен во время военных действий! Суровые отцы города уже поняли, кто просит о помиловании, но проблем из-за этого становилось еще больше. Если бы какая-то женщина из толпы выбрала одного из негодяев… скажем, влюбленная в него… Но наследница княжеского трона, как бы к ней ни относились, не могла забрать с Агар полторы сотни человек и исчезнуть вместе с ними навсегда. Островами управлял — пока недолго, но, как все видели, жестко — приемный отец этой девушки, готовый задать отцам города вежливый вопрос о том, что склонило их к изгнанию его дочери, которая, несомненно, имела право на миг слабости.
— Это невозможно, — сказал самый почтенный из старцев и откашлялся. — Ваше высочество просит о невозможном. Это… эта просьба противоречит обычаю.
Толпа молча ждала. Даже осужденные сдерживали стоны — кроме нескольких, не сознававших, где они и что с ними происходит.
— Нет, ваше высочество, — снова послышался старческий голос. — Этот обычай касается одного осужденного, который может быть казнен или приговорен к изгнанию. Но никто и ничто не помешает этим людям… такому количеству людей вернуться на Агары, если они захотят. И притом с оружием. Нет, госпожа. Приговор должен быть исполнен.
Ридарета подняла голову и закричала что было сил:
— Раладан! Ра-ла-да-ан!
— Я здесь, не кричи, — раздалось в ответ.
Скинув с головы капюшон плаща, князь вышел из толпы и взобрался на помост. Днем, когда он шел по улицам, его приветствовали как уважаемого жителя города, угощали рыбой на рынке… Но теперь происходило нечто необычное, неизмеримо важное. И все — толпа, городские урядники, даже палачи — склонились перед правителем княжества, в руках которого была жизнь стольких людей. Солдаты ударили копьями о щиты, отдавая честь.