Страж раны
Шрифт:
Отъехали недалеко — метров на сорок, затем остановились. Бойцы стали снимать с плеч винтовки. Между тем Джор стоял на прежнем месте, стоял ровно, неподвижно, винтовка лежала на шее его белого коня.
Послышался странный клекочущий звук, вначале еле слышный, затем все более заметный и громкий. Арцеулов и Степа переглянулись.
— Чердынь его! — протянул Косухин. — Аэроплан… Во, влипли!
Ошибиться было трудно — этих звуков они наслышались за последние дни. Мотор уже гремел, и вот из-за ближайшей горы вынырнул черный силуэт аэроплана.
— На разворот пошел, — Степа облизнул потрескавшиеся от ветра губы. — Ну, сейчас врежет, гад!
Арцеулов молчал. Он чуть прикрыл веки — с каждым разом это становилось все проще. Ущелье пропало, вместо него вновь выросли чудовищной высоты заснеженные пики. Они стояли на одной из вершин, вокруг сверкал синеватый лед, и солнце, исчезавшее в промежутке между двух гор, казалось огромным. Лед под копытами был чист, без единого следа, и Ростислав без всякого удивления заметил, что никто из всадников не отбрасывает тени…
…Мотора он не услышал — лишь какой-то резкий свист. Что-то черное понеслось на них прямо со стороны исчезавшего за горами солнца. То, что мчалось, и в самом деле походило на аэроплан, но чем ближе, тем яснее видны были медленно движущиеся кожистые крылья, длинная изогнутая шея и огромная голова с небольшими рожками и высоким гребнем. Пасть чудища была раскрыта, глаза горели ровным синим огнем, а из-под покрытого чешуей брюха свисали когтистые лапы, покрытые темной бугристой кожей. Крылатая смерть летела почти беззвучно, только негромкий свист продолжал звучать, и от этого свиста дикой болью взорвалась голова, и во рту стало сухо.
Крылатый змей летел прямо на сгрудившихся всадников, лениво поводя крыльями. Когтистые лапы начали сжиматься, синий огонь в глазах разгорался. Пасть раскрылась, и оттуда повеяло не огнем, как в старых сказках, а могильным холодом. Казалось, вновь вокруг встали деревянные стены старой церкви, и нечеловеческая рука рвет доски пола…
Кони тревожно заржали, переступая с ноги на ногу, и только натянутые уздечки удерживали их на месте. Лишь белый скакун Джора стоял как влитой, не двигаясь и, казалось, не дыша. Командир Джор медленно выпрямился в седле и поднял правую руку к закатному солнцу.
И тут Арцеулов вспомнил: он уже видел такое. Всадник, застывший в седле, с поднятой к небу рукой. Чьи-то руки пытались уничтожить барельеф над входом в храм, но не узнать было трудно.
В руках Джора появилось ружье, до этого лежавшее поперек холки коня. Нет, не ружье — гибкий белый лук, на тетиве уже была наготове стрела, левая рука застыла в воздухе, а правая начала не спеша оттягиваться к уху…
…Чудовище ускорило свой полет, крылья забились, словно змей почуял опасность. Вновь дохнула черная пасть, и мертвый холод стал невыносим. Но Джор по-прежнему не двигался, стрела замерла, готовясь к полету…
У Ростислава перехватило дыхание. Казалось, он уже видел и это — всадник на белом коне, в остроконечной
Змей вновь раскрыл пасть, глаза полыхнули белым пламенем, и в тот же миг стрела сорвалась с тетивы. Дохнул холод, и Арцеулов невольно закрыл глаза…
— Ну, парень! — ахнул Степа, от возбуждения дергая капитана за плечо. — Попал! Попал! Из винтаря срезал! Ну, чердынь-калуга, дает!
Арцеулов открыл глаза. Командир Джор ленивым движением закидывал винтовку за спину, а аэроплан, неуверенно дергаясь и пуская тонкую струйку черного дыма, уходил куда-то за скалы.
— В мотор попал, точно! — продолжал комментировать пораженный Косухин. — Ну, глаз-алмаз!
— Да, — капитан кивнул. В горле пересохло, хотелось пить, и он вдруг впервые подумал, что с его психикой не все в порядке. Господи, да какой тут змей?! Просто Джор-баши попал как раз в моторную часть машины — дело редкое, но, в общем-то, вполне реальное. Правда, аэропланы в здешних местах — вещь, пожалуй, еще более редкая, чем чудища с кожистыми крыльями…
На этот раз в путь тронулись не сразу. Несколько конников съездили вперед, вероятно, на разведку, и лишь затем отряд поскакал дальше. Степа, пораженный лихим выстрелом Джора, не мог прийти в себя, еще и еще раз переживая увиденное. Арцеулов молчал — то, что довелось увидеть ему, обсуждать было невозможно. Во всяком случае не с краснопузым Косухиным, которому вполне хватило и зрелища подбитого аэроплана.
А затем, когда от солнца, исчезающего за горизонтом, остался лишь тонкий красный серп, на долину упал туман. Он появился как-то сразу, почти мгновенно. Тут же все исчезло, и можно было разглядеть лишь спину едущего впереди.
Настроение сразу упало, в особенности у Степы, чья шинель одинаково плохо предохраняла как от холода, так и от сырости. Косухин вначале терпел, а затем принялся негромко чертыхаться и даже намекать на привал с обязательным костром. Арцеулов надвинул шапку на лоб, запахнул полушубок и старался ни о чем не думать. Чувство было странным — вокруг все словно исчезло, он оказался один на один с почти сплошной серой пеленой, в которой сгинул мир — и выдуманный, и реальный. Пару раз он прикрывал веки, но ничего кроме темноты и тумана, увидеть не смог…
Так они ехали еще часа полтора. Капитан еще раз поразился выносливости коней. В любом случае, даже если все им виденное — результат переутомления или контузии, они ехали почти с самого утра.
Наконец они перешли с рыси на шаг. Сквозь туман мелькнуло что-то черное, большое. Капитан подумал, что его странные видения продолжаются, но удивленный возглас Степы показал — на этот раз все было по-настоящему. Похоже, они подъехали к какой-то горе, не маленькой, похожей на холм, какие они встречали у Челкеля, а настоящей, подобной тем, над которыми летели в белесом зимнем небе гигантские всадники.