Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Господи, — сказал Проповедник. — Глазам своим не верю!
Это точно. В другое время я бы не задержался здесь и ушел как можно быстрее, чтобы не ощущать смрада и не слушать многочисленного гудения мух. Но кабан здесь был не один. Не знаю, отчего умерло животное, но, упав, оно придавило ноги своего наездника, и у того не нашлось сил для того, чтобы поднять его или отодвинуть в сторону.
Наездником оказался визаган. Худой и костлявый мальчишка, с выступающими суставами, бритым черепом, неприятным, отталкивающим лицом и страшным ртом, в уголках которого запеклась черная кровь. Из окровавленной
Зверь сдох уже довольно давно, но эта тварь, несмотря на истощение, все еще была жива, и, когда я подошел ближе, бритая голова дернулась, повернувшись в мою сторону. Я поспешно отвел взгляд, не желая проверять на себе силу его магии подчинения.
Его не тронули ни черви, ни хищники. Идиотов, питающихся ядовитым мясом, на белом свете не так уж и много. Даже среди животных.
Он молчал, смотрел на меня, и его костлявая грудь, обтянутая желтоватой кожей, сквозь которую прекрасно были видны ребра, тяжело вздымалась. Я тоже молчал. Гудели лишь мухи, облаком вьющиеся над останками. Затем я развернулся и отправился своей дорогой, чувствуя, как чужой, недобрый взгляд жжет мне спину. Проповедник неохотно увязался со мной, а Пугало решило остаться и посмотреть, как визаган станет умирать.
— Я слышал, они не любят людей, — сказал старый пеликан, когда мы отошли довольно далеко.
— Ненавидят. И считают нас абсолютным злом.
— По мне, так зло — это они. Они ж людоедством промышляют, а не мы.
За свою жизнь я встречал четырех таких тварей. Двоих, особенно агрессивных, пришлось убить, так как я не горел желанием позволить срезать с себя мясо для чужого ужина.
Проповедник несколько раз задал мне какой-то вопрос, но я не услышал, думая о своем.
— Людвиг, что с тобой?! — обозлился он. — Не превращайся в Пугало, когда с тобой разговаривают! Эй! Стой! Ты куда собрался?!
Я отправился назад, не слушая его увещеваний.
Пугало уже успело потыкать серпом в тушу кабана и теперь выковыривало из его пасти огромные клыки, явно для того, чтобы прицепить их себе на шляпу, по соседству с лисьим хвостом. За всеми этими действиями напряженно следил визаган. Надо думать, ему было непонятно, почему мертвый зверь раскрывает пасть и избавляется от своих зубов.
Палаш покинул ножны с характерным звуком, и визаган с Пугалом повернули головы в мою сторону.
— Я знал, что ты не сможешь устоять от соблазна, человечина, — рассмеялась эта тварь. — Я бы тоже не устоял.
Голос у него оказался ужасающий, словно металлом водили по стеклу. А акцент и того хуже. Ему явно не часто приходилось говорить с людьми. К тому же язык, на котором он говорил, в Фирвальдене, Лезерберге и еще в пяти королевствах и, по меньшей мере, в семи княжествах (не считая кантонов) называли не иначе как народным. На нем общалась лишь чернь, но я вполне понимал этот достаточно распространенный диалект деревень и городских трущоб.
Я, не ответив, подошел к тоненькой сосенке и под взглядами иного существа, души и одушевленного в несколько ударов срубил ее, а затем избавил от ветвей, получив длинную жердь.
Недалеко от визагана лежал его посох — искривленная сучковатая палка, инкрустированная
Я отпустил жердину, от которой у меня на пальцах остались следы пахучей смолы. Пугало, понимая, что больше ничего интересного не случится, вновь занялось кабаньими клыками, а я продолжил путь.
— Что это было? — мрачно поинтересовался Проповедник. — Зачем ты освободил эту гнусь?
— Сам не знаю.
— Людвиг, ау! Это визаган, ты не забыл? Они всегда настроены недружелюбно к людям. Святой Петр, да они нас жрут при первой возможности!
— Да. Ты совершенно прав, это злобная и опасная тварь, но… — Я и вправду не находил объяснений для своего внезапного порыва.
— Смотрю, Темнолесье крепко тебя изменило. Стоило тебе пообщаться с иными существами, как они стали тебе куда ближе некоторых людей.
— Ты мне неделю назад твердил о христианских добродетелях и всепрощении.
— Я говорил о людях, а не о мерзких тварях.
— Порой границы между людьми и мерзкими тварями сильно стираются, друг Проповедник. Ты разве никогда не задумывался об этом?
Старый заброшенный монастырь с частично обвалившейся западной стеной встретил меня густыми тенями, запахом сырости и потревоженным вороньем, взвившимся в небо при моем приближении.
Монастырь оказался небольшим, судя по всему, в прежние времена монахов здесь было не так уж много. Не знаю, какому ордену они принадлежали, но, скорее всего, какому-то из тех, что привлекает братьев-отшельников. Такие обители частенько можно найти в глуши, среди лесов, озер и неприступных скал. Некоторые из них оказываются в запустении, и на сотни лет в них поселяются лишь совы да летучие мыши.
Здесь была церковь, точнее, то, что от нее осталось — несколько сводов и колонн, массивный дом, где располагались кельи монахов и трапезная. Хозяйственные постройки давно обвалились и превратились в груды сгнивших досок, среди которых немым укором небесам торчала труба печи, где когда-то пекли монастырский хлеб. Сад и маленькое кладбище давно превратились в заросли сорняков, а в колодце, судя по запаху, вода, которая никому не была нужна, давным-давно протухла.
— Почему его оставили? — спросил Проповедник, шарясь по углам и с сомнением поглядывая по сторонам.
— По сотне причин, — сказал я, входя в церковь и сбрасывая сумку на пол, где меж плит пророс подорожник. — Монастырь закрыли, монахи перебрались в более удобное место, мор, нападение разбойников, тяжелая зима и так далее и тому подобное. Какая, собственно говоря, разница?
— Не люблю заброшенные места.
Я расстегнул пояс и отправился собирать палки и ветки для костра:
— Нет ничего опаснее обжитых мест. Там можно встретить все, что угодно, начиная с банального карманника и заканчивая тварью, облюбовавшей подвал булочной. При большом скоплении народа удобно промышлять и охотиться. А что делать здесь? Кругом мертвый замшелый камень.