Страж. Тетралогия
Шрифт:
Сейчас во дворе был лишь один человек. Она стояла возле библиотечной стены, рассеянно просматривая стопку серебристых нот, хмурясь и то и дело помечая в них что-то мелким грифелем.
Очень маленькая, худая и тоненькая, как девочка. У нее были вихрастые черные волосы и немного раскосые восточные глаза, характерные для тех, у кого предки жили в Илиате.
Когда я подошел, она даже меня не заметила. Я кашлянул и заработал раздраженный взгляд за то, что отвлекаю ее.
— Что такое?
— Тебя не должно быть здесь,
— Почему? Я… что-то не то сделала? — нахмурилась моя бывшая напарница.
— Нет. Просто… — Я запнулся. — Просто сегодня я встречаю только мертвых. Тебя не должно здесь быть.
— Не бери в голову, Синеглазый, — беспечно сказала она. — Это всего лишь сон, и ты хотел меня увидеть, а я — сказать, что тебе следует поспешить и пройти к аудиториям.
— Зачем?
— Увидишь, когда дойдешь. Твое время на исходе. Пожалуйста, поторопись.
— Но я…
— После поговорим, — тихо сказала она.
— Мы не можем поговорить уже много лет! — Я был настойчив.
— Это сон, Синеглазый. — Она положила ноты на землю и показала мне свои пальцы. — Здесь все иначе, чем в жизни. Все. Иди. Время.
Моя бывшая напарница мягко толкнула меня ладошками в грудь:
— Спеши.
Я не хотел уходить, но подчинился ее встревоженному взгляду, побежал к зданию и оказался в коридоре, где ленивый ветер играл с белыми, давно не стиранными занавесками. Дверь тут была почему-то одна, и перед ней стояла убавляющая плоть, а возле окна торчало Пугало.
Такое же невозмутимое, мрачное и немного сумасшедшее, как и раньше. На подоконнике, насвистывая чижом, сидел круглолицый мужчина. У него были широко расставленные карие глаза, небольшие черные усы и нос с едва заметной горбинкой.
Мой лучший друг Ганс собственной персоной.
— Это твой? — спросил он у меня, указав на Пугало.
— Мой, — ответил я.
— Рвался в дверь. Но пройти туда без тебя он не сможет.
Я посмотрел на убавляющую плоть, занимающуюся скаканием на одной ножке:
— А мне туда зачем?
— Если хочешь проснуться, то следует войти в комнату. Если хочешь спать вечно, присаживайся, — Ганс похлопал по подоконнику рядом с собой. — Я как раз нагрел для тебя место.
Вместо ответа я внимательно посмотрел на него, и он, не выдержав взгляда, отвел глаза.
— Ты мертв?
— Ты мне скажи. — Он знакомым жестом ухватился за пуговицу на своей куртке.
— Я не знаю.
— Я тем более. Ты видел мою могилу?
— Да. Видел. На кладбище стражей, в Арденау. Но в ней нет твоего тела. Ты просто уехал и не вернулся.
— Хреновые новости, друг. Надеюсь, ты искал меня?
— Искал. Все мы искали. И я, и Гера, и Львенок с Кристиной. Мы год потратили, чтобы найти хоть что-то, но — никаких следов.
— А мой кинжал?
— Тоже не найден.
Ганс огорченно цокнул языком, спрыгнул на пол:
— Вот что. Грустные истории —
— Нужен кинжал. У меня его нет.
— Зато у меня есть. Собственно говоря, для этого я и здесь. — Он протянул мне на ладони клинок.
Камень на рукояти был черный и совсем не походил на сапфир. А сам кинжал оказался очень похож на тот, что мы нашли с Рансэ.
— Откуда он у тебя? — нахмурился я.
— Разве это важно?
— Это не оружие стражей.
— Но это оружие — что сейчас самое важное, а выбор у тебя небольшой, Людвиг. Или взять его, или соседство со мной на подоконнике. Будем сидеть, как воробьи, торчать в твоем сне до бесконечности и весело чирикать. Потому что все равно больше делать нечего. Выбирай.
Рукоять клинка оказалась шершавой и неприятно-горячей, а молоко в глубине бездны темного камня вскипело и стало складываться в странные узоры, похожие на буквы.
Когда я поднял взгляд на Ганса, его и след простыл. Пугало нетерпеливо переступало с ноги на ногу и смотрело на меня волком. Мол, следует поторопиться.
— Ты вроде как реальное? — сказал я, разглядывая его сущность. — И не желаешь здесь застрять вместе со мной?
Оно суетливо кивнуло.
— Ну, тогда давай выберемся отсюда.
Убавляющая плоть бросилась на меня, растопырив руки. Я проткнул ее кинжалом и вскрикнул, выронив его, так как ладонь обожгла боль, а на коже остались тонкие витые знаки, точно такие же, как в черном камне.
— Забери тебя тьма! — сказал я, со злостью пнув клинок ногой так, что он проехал по полу к стене.
Справившись с болью, я налег на дверь плечом, толкнул ее и ввалился вместе с Пугалом в маленькую комнату, пораженно разглядывая обстановку.
Запах сливочного печенья, знакомый мне с самого детства, окутывал помещение нежностью и домашним уютом. В очаге гудело пламя, даруя тепло, такое важное в середине зимы, когда за окном все белым-бело и красные крыши Арденау спят под толстым слоем пушистого снега. Старый шкаф в углу, где я хранил все свои самые ценные вещи, стол с белой кружевной скатертью, оплывшая свеча, кровать…
Мальчик спал, а женщина склонилась над ним, поправляя одеяло. От двери я видел лишь ее спину и светлые волосы, так похожие на мои.
Затаив дыхание, я смотрел на них, боясь и желая, чтобы она повернулась ко мне, и не решаясь сделать шаг туда, где навсегда осталась моя память. Маленький Людвиг попросил спеть его любимую колыбельную, но, как только женщина запела, ее голос заглушили удары кузнечного молота, и я не смог услышать ни слова.
Я шагнул к кровати, но цепкие когтистые пальцы Пугала схватили меня за плечо. Оно покачало головой и показало на соседнюю дверь, края которой медленно затягивало то самое «молоко» черного камня.