Страж. Тетралогия
Шрифт:
Брат Квинтен склонился над карнизом:
— Чистый срез. Как будто кто-то одним ударом перерубил крепеж чем-то острым. Как странно…
Я лично ничего странного не видел. Этот «кто-то» носит драную соломенную шляпу, и его серп — очень острая штука.
Я не всегда понимаю Пугало.
Порой его темная ирония к месту, но частенько «шутки» одушевленного ставят в тупик. У него свой, только ему понятный юмор, где запросто можно ущипнуть магистра стражей за ягодицу, а потом посмотреть, как она бесится. Это
Я давно решил для себя, что Пугало — одушевленный настроения. В один день оно и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из неприятностей, а в другой потащит у себя на закорках или уведет за собой погоню.
Прямо сейчас страшила, точно воробушек, сидел на крыше церкви, свесив вниз ноги. Увидев, что я смотрю на него, оно приподняло шляпу, приветствуя меня, — маленькая темная фигурка на фоне ослепительно-белой вершины Монте-Розы.
Братские корпуса — два серых шестиэтажных здания, из-за узких окон кажущиеся неприступными, встретили меня мрачной тишиной. Яцзек поднялся по ступенькам, вошел в узкий коридор с серым арочным потолком. На входе не было двери, поэтому здесь гулял холодный ветер, волнующий пламя немногочисленных факелов, воткнутых в стальные скобы.
Келья умершего монаха была одной из самых последних на этаже. Возле входа в нее, прислоненные к серой стене, стояли носилки. Я вошел в узкое, темное, несмотря на начало дня, помещение, где на маленьком столике ровным пламенем горели несколько свечей. Осмотрелся.
Здесь было почти так же холодно, как на улице, пахло соломой и сыростью. Я отметил про себя прибитые книжные полки, грубо сделанное распятие, жесткий топчан возле узкого окошка-бойницы.
На столе лежала раскрытая книга, и я прочитал запись на полях: «Ложимся подобно колосьям под серпом жнеца». Я невольно подумал о Пугале и спросил у брата Яцзека:
— А где петля?
Тот указал на скобу в стене:
— Он привязал ее там, но братья уже сняли.
Скоба была слишком низко. Самоубийце пришлось затянуть веревку на шее, а затем отклониться назад, чтобы она передавила ему горло.
— Надо много желания, чтобы задушить себя таким способом. — Я посмотрел на лежащее на топчане тело, накрытое серым груботканым полотнищем.
— Тем страшнее его грех.
Я подошел к мертвому, откинул в сторону тряпку, внимательно изучая отекшее лицо, синие губы, выкаченные глаза, кровоподтек от веревки на тонкой шее. Смерть сделала брата Инчика еще более испуганным и несчастным, чем когда я видел его в последний раз.
— Что вы делаете? — спросил брат Яцзек, когда я стал рассматривать руки самоубийцы.
— То, что попросил брат-управитель. Свою работу.
Затем я осмотрел голову монаха и шею.
— Нашли что-нибудь?
— Нет, — ровным тоном ответил я. — Сожгите его одежду и веревку, на которой он повесился. Пепел смешаете с могильной землей.
Я создал фигуру, положил ее на правое запястье
— Можете похоронить его, но мне потребуется сделать несколько рисунков на территории, — наконец сказал я.
— Если только они будут расположены в местах, куда можно заходить гостям, — подумав, принял решение каликвец. — Боюсь, что, несмотря на случившееся, как и прежде, часть монастыря закрыта для посторонних.
— Меня вполне устроит площадка перед часовней. Или моя комната.
Тот согласно кивнул:
— Это разрешено, страж. Мы все благодарим вас за помощь.
Он остался с телом, а я в одиночестве вышел на улицу и не торопясь направился в сторону дома, в котором меня поселили. Проповедник ждал меня в комнате. Выглядел он раздраженным.
— Как дела? — спросил я у него. — Что видел?
— Иисусе Христе, Людвиг! Эти монахи те еще параноики! Я ни черта, прости Господи, не увидел, потому что у этих кретинов по всему внутреннему двору понатыкано множество фигур. Пройти за них у меня не получилось. Я даже до церкви не смог добраться.
— Ты ничего не путаешь? — удивился я. — Пугало чудесно чувствовало себя на крыше этой самой церкви.
— Угу. Пока оно шло через площадь, у него мундир дымился. Меня бы это точно прикончило.
— Хм… — протянул я.
Одушевленный вообще-то устойчивый парень, и надо постараться, чтобы пронять его фигурой или знаком. Но если от него шел дым, то там, на земле, нарисовано нечто экстраординарное. И смею предполагать — очень старое. Возможно, здесь поработал какой-то страж из прошлого, потому что я не припомню, чтобы за последние сто лет каликвецы нанимали Братство для подобной работы.
— Раз они нарисовали это, значит, им есть что прятать, — высказал Проповедник свою догадку.
— Ерунда, — не согласился я с ним. — Что можно спрятать от душ? А самое главное, для чего? Скорее всего, это защита от темных сущностей. Такие фигуры в мире встречаются — чаще всего в старых дворцах, замках и как раз монастырях. Если заводится какая-то дрянь, а поблизости нет человека с даром, всегда можно переждать в безопасной зоне.
— Тогда чего ты корячился и изучал самоубийцу, если у них уже есть способ спастись от темных душ?
— Я поражаюсь твоей осведомленности.
— Слышал, как монахи об этом говорили. Так что? Если уже есть фигуры, зачем ты себя утруждал?
— Во-первых, я их не видел, и мне о них никто не сказал. Во-вторых, если бы появилась темная душа, то она имела доступ в большую часть монастыря, где нет фигур, которые ты нашел. Согласись, проще решить проблему сразу, чем потом всю жизнь сидеть и прятаться.
— Ну да… — Он потер щеку. — А что сказал брат-управитель? Он видел Ганса?
— Нет.