Страж
Шрифт:
Через пару минут Эзра вернулся к газете и на второй странице «Таймс» увидел фотографию горящего кирпичного здания. «ПРИ ВЗРЫВЕ В НЬЮ-ЙОРКСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ОДИН ЧЕЛОВЕК ПОГИБ, ВТОРОЙ РАНЕН». Эзра без особого интереса пробежал глазами эту заметку. Судя по всему, субботним вечером при взрыве сильно пострадала одна из лабораторий биологического факультета. Причину взрыва пока не установили, но пожарный инспектор сказал: «Мы склоняемся к тому, что дело было в неисправности электропроводки. В лаборатории недавно были подвешены мощные лампы, но проводка не была снабжена соответствующим предохранителем». При взрыве погиб молодой ассистент с кафедры
Дело было в совпадении по времени.
Страшный взрыв в лаборатории произошел приблизительно в десять пятнадцать вечера — всего за минуту до того, как затрезвонили колокола. В то время как никому не пришло в голову связать пожар в университете и колокольный звон, Эзра именно этим теперь и занимался — соединял между собой разрозненные факты, выстраивал логическую цепь событий.
Постепенно он приходил к выводу: нет на свете ничего случайного. Теперь он не видел ничего странного даже в том, что кто-то оставил газету на этой скамейке, — чтобы он нашел ее. И прочел.
Но тут сразу возникало несколько вопросов. Были ли эти два события связаны между собой? Если да, то было ли в этой связи что-то, что могло его заинтересовать? Не могли ли эти события каким-то образом быть связаны с его собственной работой?
Эзра попытался все обдумать. Он попробовал призвать на помощь холодный рационализм. В том, чем он занимался, определенно присутствовал богословский элемент, и это могло быть как-то связано с колокольным звоном. По традиции колокола звонили, чтобы созвать верующих на молитву, чтобы возвещать о начале и конце дня, чтобы сообщать о таких событиях, как бракосочетание короля, или приносить весть о великих победах.
Но помимо этого, на протяжении многих столетий в колокола звонили, чтобы предупредить народ о грозящей опасности. На побережье высадились захватчики. Пожар. Наводнение. Чума.
Не могло ли что-то в его работе с «Утраченной Книгой Еноха» каким-то образом вызвать колокольный звон? О, такой вопрос очень бы понравился доктору Нойманн. Она бы и двух секунд размышлять не стала. Сочла бы это еще одним проявлением иерусалимского синдрома, симптомом мании величия и сказала бы, что все это как нельзя лучше укладывается в общую картину психического расстройства.
Но Эзра знал то, чего не знала Нойманн. Он понимал такое, чего она не в силах была понять. Он собирал по крохам самое древнее повествование на свете. Он медленно, с колоссальным трудом переводил слова тайнописи. Он узнавал от Еноха, отца самого Мафусаила, что такое добро и зло. Прошлой ночью он прочел о том, что была битва за душу каждого человека, эту битву вели два ангела и от ее исхода зависела судьба души в вечности. Неужели он открывал то, что было потеряно на протяжении стольких тысячелетий, то, что было настолько важно для понимания Вселенной и места человечества в ней? Неужели именно из-за этого зазвонили колокола по всему городу? Даже самому Эзре это казалось чересчур самонадеянным… но не представлялось невозможным.
Разве тот голос не шепнул ему на ухо: «Да»? Разве он не побуждал его в ночной тиши: «Продолжай»?
Со скамейкой поравнялась группа туристов, явно с Ближнего Востока. Женщины постарше —
— Кто это сказал? — требовательно вопросил он. — Кто только что говорил со мной?
Но никто не отозвался. Один мужчина вопросительно взглянул на него, и Эзра обратился к нему:
— Это вы? Вы мне что-то сказали?
Мужчина попятился, несколько женщин, испуганно переговариваясь под чадрами, тоже отступили назад. Это еще сильнее разозлило Эзру. Что они говорили? Решили подшутить над ним?
— Кто-то обратился ко мне, и я хочу знать, кто именно.
— Уверяю вас, сэр, — поспешил вмешаться экскурсовод, — никто из этой группы с вами не говорил. Никто из этих людей не говорит по-английски.
— Ко мне обратились не по-английски, — сердито проговорил Эзра, — а по-арамейски.
Экскурсовод, кожа у которого была похожа на скорлупу грецкого ореха, удивился еще больше.
— Это тоже невозможно, сэр. Простите, если мы побеспокоили вас, — сказал он и сделал своим подопечным знак проходить вперед, что-то тихо сказав им по-арабски.
— Вы говорите им, что я «маджнун»? — возмущенно спросил Эзра. — Что я — сумасшедший?
— Пожалуйста, отойдите, сэр, — сказал экскурсовод, — иначе мне придется принять меры.
— Вам придется принять меры? И какие же меры, хотел бы я знать?
Эзра шагнул ближе к экскурсоводу, но в то же мгновение дорогу ему загородили, выросшие как из-под земли, два стража порядка.
— Ну-ну, давайте-ка успокоимся, — сказал один из них.
— Какие проблемы? — осведомился второй.
— Один из этих людей что-то сказал мне, — заявил Эзра. — Я просто хочу узнать кто.
— Этот человек нам мешает, — сказал экскурсовод и знаками поторопил оставшихся членов группы к ступеням здания ООН. — Его следует арестовать!
— В этой стране так не делают! — крикнул ему Эзра. — Не понимаете? Вы сейчас в Америке! А не в каком-нибудь средневековом ближневосточном захолустье! В Америке!
Он сам не понимал, почему вдруг так рассвирепел. Как будто он долгое время находился за очень хрупкой плотиной и вот теперь ее прорвало.
— Ваша страна — это страна неверных и демонов! — огрызнулся в ответ экскурсовод и, догадавшись, кто Эзра по национальности, процедил сквозь зубы: — И сионистских свиней!