Стрекоза ее детства
Шрифт:
В свое время Аберкомбри рассказал ему историю сада Алкиноса. Шарлю Фольке очень хотелось передать ее дословно, и он старательно пересказал содержание, слегка пострадавшее в процессе усвоения. Как он понял, после кораблекрушения Улисса выбросило на незнакомый остров, его подобрала молодая девушка по имени Навсикая, она отвела его к своему отцу, Алкиносу, сказочный сад которого «приносил молодую грушу вслед за грушей старой, яблоко на яблоке, гроздь на грозди, фигу на фиге». Улисс открыл для себя своеобразный Рай, противоположный родной Итаке — земле реальности, раздоров и беспорядков. Отгороженный от внешнего мира, сад представлял собой царство изобилия, в котором никогда не наступала зима и никто не ведал ни холода, ни голода. Алкинос восседал во главе стола на пирах своих военачальников; благодаря мудрости его правления в стране царил мир, несмотря на мелкие войны и пустяковые столкновения,
— Вы говорите об Аберкомбри.
— Да. Я говорю об Амброзе. А также о вас: вас выбросило на этот остров, волею Афины. В некотором роде.
А я, значит, Навсикая, подумал он и улыбнулся в глубине души. Амброз поведал ему эту историю несколько месяцев назад. Он постарался воспроизвести ее как можно точнее, хотя и не все в ней понимал. Он знал, что для Амброза Аберкомбри садами Алкиноса был мир искусства, ценил интеллектуальность метафоры, но вот зачем нужно было все это пересказывать Фио Регаль — оставалось для него загадкой. К тому же, по правде говоря, сам он скорее сравнил бы мир искусства с Итакой, со всеми ее бесконечными распрями. Он находил себя высокопарным, ударившись в античность, его щеки даже порозовели, когда он произносил «волею Афины». Позже, в своих мемуарах, он изложит все это более интеллектуально. Сдобрив греческими цитатами.
— Я должен дать вам некоторые пояснения.
— Не мне судить.
— Амброз хотел вас оградить.
— Очень мило, но оградить от чего?
— Помилуйте… от ваших картин, от их значимости. Он желал избавить вас от тяжкого бремени известности, с тем чтобы вы могли спокойно продолжать работать.
Фио улыбнулась. Этот молодой человек очень забавен, а его наивная искренность весьма трогательна. Ей пришлось сосредоточиться и глубоко вдохнуть, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Он исполнял свою роль с усердием новичка, который играет в ответственном спектакле и изо всех сил стремится быть на высоте. Шарль Фольке был похож на молодого солдата, заброшенного в джунгли со спецзаданием, который решительно настроен следовать полученным предписаниям. Он увешан всевозможным оружием, которое за все цепляется, а его рюкзак переполнен бесполезными вещами, которые, как ему кажется, могут ему понадобиться. Он в полном обмундировании, все просчитано, единственное «но» — он не знает своего врага, поскольку его командование описало ему врага куда более ужасным и бесчеловечным, нежели он есть на самом деле. Фио предпочла бы, чтобы Шарль Фольке разговаривал с ней по-простому, без всех этих историй, в конце концов они почти ровесники. Он же говорил как старый мажордом, и это выглядело смешно.
— Амброз рассказал мне, как он с вами познакомился.
— Вот как? И что же он вам рассказал?
— Как он случайно встретил вас в парке. Это случилось два года назад. Амброз редко выходил из дома, он всегда был отшельником, но тогда выдался настолько чудесный, настолько необычный день, что он почувствовал себя просто обязанным выйти на свет. Он прогуливался под солнечным зонтиком по аллеям Люксембургского сада, как вдруг увидел юную девушку, которая рисовала, «исключительно ради собственного удовольствия», сказал он мне, и такого он еще никогда в своей жизни не видел. Он наблюдал, как она играючи смешивает краски и формы, попутно подкрепляясь пирожными с розовым повидлом. Она создавала шедевр, сама того не сознавая. Прикинувшись простым пенсионером, он спросил ее, нельзя ли ему купить картину. Она отказала. Он предложил ей совершенно смехотворную сумму из страха, что осознание собственного таланта может подрезать ей крылья. Девушка не захотела продавать свою картину, поскольку это казалось ей обманом по отношению к пожилому человеку. Амброз вежливо настоял на своем, заявив, что хочет не приобрести картину в собственность, а просто подержать ее у себя дома. В конечном счете девушка с улыбкой согласилась на этот странный договор аренды. Он мне много говорил о ее улыбке. Согласно их уговору каждый раз, когда она будет заканчивать новую картину, он сможет выставлять ее у себя. Он будет хранить их, как в частном музее, и если однажды она захочет их забрать, ей нужно будет только сказать ему об этом. Она соблюдала это соглашение на протяжении двух лет.
Шарль Фольке был так взволнован этой историей, что рассказывал ее как евангельский текст, с благоговением выученный наизусть. Смутившись, Фио накрутила рыжую прядь на палец и посмотрела на молодого человека. Сначала она думала, что этот странный сон вот-вот закончится и она проснется. Да вообще-то скорее спала не она, а этот болтливый денди. Она начинала понимать,
Фио исполнилось восемнадцать, ее родителей не было в живых вот уже двенадцать лет, а имя Мамэ слизали языки пламени девять лет назад. Скоро ей придется как-то выкручиваться самой, а значит, бросить занятия юриспруденцией, даже не успев их начать, и найти какую-нибудь работу. Ее преследовало семейное проклятие — нищета. Измученная призраком собственного будущего, она напряженно искала какой-нибудь выход, который даст ей средства не просто выжить, но жить так, как ей хочется.
Еще с незапамятных времен Фио знала, что людям всегда есть, в чем себя упрекнуть. Существует три варианта поведения при столкновении с человеческой аморальностью: стенания и отчаяние; цинизм и мизантропия; и наконец, вариант Фио — прагматизм. Поскольку крысы едят сыр и боятся кошек, она будет их заманивать.
Первое замечание: людям есть, что скрывать. Не всем, но очень многим, и этого вполне достаточно для рентабельности ее предприятия. Они имеют любовниц и любовников, растрачивают деньги, продают информацию… В общем, как в частной, так и в профессиональной жизни люди обманывают, мошенничают и воруют. Добавим тех, у кого имеются тайны, погребенные в прошлом, какое-нибудь убийство или преступление, участие в дебоше или в собрании акционеров.
Второе замечание: узнать об этом нет никакой возможности. Особенно девушке, не наделенной особым талантом, чтобы играть в частного детектива.
То, что последовало, было вполне логичным. Фио стала составлять анонимные письма, используя вырезанные из газет слова. Гениальность ее затеи состояла в том, что письма свои она отправляла наугад, людям, о которых ей совершенно ничего не было известно. Она целилась высоко, выбирая преимущественно адвокатов, бизнесменов, в общем, людей, причастных к власти и деньгам, у которых больше шансов стать подлецами или же, если быть более снисходительными, которые больше рискуют поддаться соблазну. Она подыскивала своих жертв, прогуливаясь по богатым кварталам, записывала адреса и имена на талончиках метро, которые затем уничтожала. Текст писем сводился к загадочной формуле типа «Нам все про вас известно. У вас неделя, чтобы собрать деньги». Запрашиваемая сумма была не слишком большой, однако достаточной для того, чтобы шантаж воспринимался всерьез. Это напоминало налог, который она взимала с негодяев. Налог на ложь.
Деньги в плотном бумажном пакете надлежало класть в укромную расщелину скалы парка Бют-Шомон, рядом с водопадом. Фио знала, что указывать всегда одно и то же место неосмотрительно, но была слишком ленива, чтобы менять свои охотничьи угодья.
Ей пришлось отправить восемь писем и прождать восемь недель, прежде чем первая рыбка попалась в ее сети. Несколько месяцев спустя Фио отметила, что это нормальный ритм: примерно одно письмо из десяти приносило плоды. Вероятность выигрыша выше, чем в лотерею, а ее заработков, пусть и нерегулярных, на жизнь хватало.
К тому моменту, как Шарль Фольке в ту декабрьскую субботу явился за ней в квартиру на улице Бакст, она трудилась на ниве шантажа уже четыре года, и ей отнюдь не наскучил вид людей, несущих свои бумажные пакеты, словно дары богу молчания. Она забавлялась, видя их встревоженными, но вместе с тем в них было что-то трогательное. Она ничего не ведала о преступлениях, которые приводили сюда этих людей, столь мало похожих на преступников: они были одеты в дорогие костюмы, поверх которых для маскировки набрасывали плащи от «Burberry’s». Практически все, оставляя пакет в указанном месте, прибегали к одной и той же уловке — делали вид, что завязывают шнурки на ботинках. На третий раз Фио констатировала, что ее жертвами всегда оказываются мужчины.
Чтобы не попасть в засаду, Фио приходила задолго до назначенного времени и терпеливо выжидала несколько часов, прежде чем забрать принесенные деньги. Она опасалась привлечь к себе внимание, если будет, как рыжая цапля, торчать на своем посту без дела, и потому располагалась с мольбертом на одной из маленьких террас, возвышающихся над парком, напротив скалы, в сотне метров от указанного места. И все то время, что ей приходилось ждать, она рисовала картину, где обязательно фигурировал тот самый человек, которому предстояло заплатить дань. Когда истекало время на воображаемых песочных часах, Фио собирала свои кисточки и шла их мыть к маленькому пруду под водопадом, а там «случайно» находила небольшой пакет из плотной бумаги. Она не пряталась, а наоборот, оглядывалась по сторонам, словно хотела найти владельца, и даже спрашивала одного-двух прохожих, не потеряли ли они чего. Потом преспокойно возвращалась домой со своей зарплатой.