Стрекоза ее детства
Шрифт:
Новость поначалу привела Зору в замешательство, но она быстро оправилась. Она была рада за Фио и преисполнена прямо-таки материнской гордостью. Она никогда не могла себе представить подругу в роли судьи или адвоката. В пьянящем возбуждении от собственных открытий и многообещающих перспектив подруги принялись строить планы на завтрашний день, который с самого утра намеревались посвятить предстоящему событию. Завтра, в воскресенье, по всему району открывались рождественские ярмарки. А это было поважнее всех Аберкомбри и Шарлей Фольке вместе взятых.
~~~
К полудню за Фио увился Шарль Фольке. Все утро вместе с Зорой она гуляла среди прилавков эльзасской рождественской ярмарки на пересечении улиц Пирене и Белльвиль. Натянутый поперек улицы плакат красным
Подруги накупили коржиков с анисом и корицей в виде звезд и сказочных персонажей. Они устроились на лавочке и, попивая глинтвейн, наблюдали за группой мужчин и женщин в национальных эльзасских костюмах, которые очень забавно спорили о чем-то на своем малопонятном наречии, наверное, в соответствии с какими-то древними обрядами, тонкости которых подругам уловить не удалось.
До Рождества оставалось еще три дня, а девушки уже придумывали меню для своего праздничного стола. Они пытались насквозь пропитаться тем радостным настроением, что царило вокруг, словно вкусными ароматами готовящейся еды. Они встретят вместе уже четвертое Рождество. Первые два года они сопротивлялись обязательности этого праздника и вместо положенного застолья устраивали настоящие снежные побоища на крыше. Но Рождество оказалось уж слишком волнующей традицией, и в конце концов подруги поддались детскому ликованию. Третье совместное Рождество прошло весьма оживленно. Фио пригласила молоденькую преподавательницу-перуанку, которая заканчивала в Париже аспирантуру юридического факультета и ей не с кем было отпраздновать Рождество. Зора в принципе никого не приглашала, но забыла одного из своих любовников в одной из квартир шестого этажа. И когда Фио поднималась на крышу, собираясь устроиться с книжкой в шезлонге под снегопадом, то услышала безнадежный стук в дверь и освободила несчастного из его двухдневного заточения. Зора хотела, чтобы он ушел, но он упал от истощения. При падении рассек себе надбровье, а головой отколол кусочек от лестницы. И, вероятно, поддавшись рождественским настроениям, Зора сжалилась над своим подпорченным любовником. Она пошла купить вина и вернулась с бутылкой кока-колы и каким-то клошаром. Этот праздник стал для них настоящим откровением: подруги обнаружили, что 1) любовник полный идиот, 2) от клошара дурно пахнет и он отказывается принимать душ, и наконец, 3) училка-перуанка оказалась существом депрессивным, после второго же бокала начала раздеваться и не слишком оценила поступок Зоры, которая разбила о ее голову рождественское «полено», утверждая, что существует такой парижский обычай.
На этот раз рождественскую ночь, напоенную благоуханием огромной елки, подруги решили провести вдвоем.
Обойдя несколько елочных базаров, они нашли-таки ель, с которой сыпались иголки. Такие елки встречаются все реже и реже, ибо приличные клиенты предпочитают разновидности елок с неопадающими иголками. Но Зора и Фио считали, что без иголок под елкой — которые можно пригоршнями бросать в камин — праздник утратит часть своего волшебства. Нет-нет, если маленькие зеленые иголочки не будут вонзаться тебе в ноги иглоукалыванием счастья, это уже будет не Рождество. А какое охватывает волнение, когда месяцы спустя под ковром или в книжке натыкаешься на иголки рождественской елки…
Проходя мимо газетного киоска у метро Пирене, Фио отметила про себя, что «похороны»
— Куда мы едем?
— К Оттавиани, — горделиво улыбнувшись, ответил Шарль Фольке. Но тут же спохватился, сообразив, с кем говорит, и добавил: — Кутюрье Оттавиани. Знаменитый кутюрье. Пожалуй, даже чересчур знаменитый.
— А зачем?
— Амброз хотел для вас всего самого лучшего. Оттавиани лучший.
Фио кивнула головой. Она оглядела свою одежду и согласилась, что ее манера одеваться может сойти за небрежность. Со времен своего тяжелого детства Фио относилась к моде равнодушно и даже с пренебрежением. У нее никогда не было денег, чтобы покупать себе вещи в своем стиле, и постепенно она пришла к выводу, что ее стиль как раз и заключался в полном равнодушии к одежде. На ней были старые черные джинсы, грубая хлопчатобумажная рубашка и потертые кожаные ботинки. Единственная ценная вещь, которая у нее была — зеленый твидовый пиджак, — достался ей от деда, мужа Мамэ, погибшего в концентрационном лагере. Но слишком широкий и потрепанный пиджак если и отличался в свое время красотой и элегантностью, то теперь от них не осталось и следа.
Бутик Оттавиани соседствовал с другими роскошными бутиками. Черные бархатные портьеры закрывали витрину. Оттавиани, по всей видимости, был столь известен, что не нуждался в вывеске. Шарль Фольке постучал в дверь. Открывший им мажордом изучил визитную карточку молодого человека, как при входе в частный клуб. Он пригласил их войти и попросил подождать в салоне. Внутри заведение еще меньше напоминало магазин одежды: ни вещей, болтающихся на вешалках, ни манекенщиц, демонстрирующих модели, ни продавцов. Только кожаные кресла и низкий столик, заваленный свеженькими журналами. Не прошло и двух минут, как Оттавиани устремился к ним с распростертыми объятиями.
— О, Шарль! Шарль и загадочная принцесса!
Если однажды кому-то придет в голову создать парфюм «Радушие», ему будет достаточно собрать немножко пота с мсье Оттавиани. Очаровательный, жизнерадостный, тактичный мсье. Казалось, этот невысокий мужчина весь состоит из рук. Они грациозно летали из стороны в сторону, несколько раз пожимали руки Шарля Фольке и Фио, касались их плеч, будто оценивая телосложение. Когда Оттавиани говорил, его длинные пальцы словно бы подыгрывали словам; когда он слушал, он схватывал на лету и ощупывал слова руками, точно не веря собственным ушам. С сантиметровой лентой на шее и в костюме игрока в крикет. Он был в восторге видеть их: Шарля Фольке он просто обожал и в подтверждение своих чувств повторил ему это несколько раз. С Фио повел себя так, будто они старинные друзья. Оставив Шарля Фольке в салоне, он повел Фио вглубь бутика, в просторную комнату, в центре которой с потолка свисала огромная люстра с подвесками из разноцветного хрусталя.
И понеслось. Фио мало что запомнила, у нее кружилась голова, Оттавиани мелькал перед глазами. В какой-то момент она вздрогнула, когда кутюрье мастерским движением приставил к ее горлу нож, чтобы срезать нитку. Его энергичности позавидовал бы даже амфетаминовый смерч. Очнувшись, Фио с удивлением увидела свои новые наряды на рыжеволосой девушке в зеркале. Это была не она.
— Божественно! — воскликнул Оттавиани. — Теперь вы настоящая принцесса!
— Это наряд для торжественной церемонии? — робко спросила она.
— Если вам угодно, для торжественных церемоний каждого дня. Ибо каждый день это коронация, sweetie.
— Это великолепно, но… Я же не могу в таком виде пойти за хлебом…
— О нет, за хлебом ходить вообще не стоит, от него толстеют, моя принцесса.
Великий кутюрье привык к славе и восторгам, ему и в голову не приходило, что девушка может чувствовать какую-то неловкость. Это мир должен был приспосабливаться к его, Оттавиани, творениям, а не наоборот. Если его платья не годились для поездок на метро, то следовало создать более подходящее метро — единственно разумное решение в подобной ситуации. Ему бы и в голову не пришло спрашивать у Фио ее мнение: с той же очевидностью, с какой яблоко всегда падает вниз, по всем законам физики девушка могла лишь восхищаться его творениями.