Стрекоза в янтаре
Шрифт:
Легкая дрожь в голосе при упоминании имени Фрэнка выдала меня.
Джейми отложил фляжку и подошел ко мне. Остановился, поднял на руки и начал баюкать, крепко прижимая к груди. От складок его рубашки остро и свежо пахло садами Версаля. Он поцеловал меня в макушку и понес к постели.
– Приклони головку, англичаночка, – с нежностью произнес он. – День выдался такой долгий и утомительный для нас обоих.
Я опасалась, что после встречи с Александром Рэндоллом Джейми снова начнут мучить кошмары. Это случалось, хотя и не часто. Я чувствовала, как он лежит рядом без сна,
Правда, засыпал Джейми быстро, все тяготы и неурядицы тут же переставали терзать его, и лицо становилось спокойным и безмятежным. Я долго любовалась им, прежде чем задуть свечу.
Какое все же блаженство лежать вот так, неподвижно, чувствуя, как отогреваются холодные конечности, а ноющая спина, шея и колени цепенеют от сладкой дремы. Но мозг мой засыпал последним, и перед глазами в тысячный раз разворачивалась все та же сцена у дворца: мелькала темноволосая голова с высоким лбом, плотно прижатыми к черепу ушами и четко очерченным подбородком, снова и снова озаряла меня радостная вспышка узнавания и ощущение острой боли при этом. Фрэнк, подумала я тогда. Именно лицо Фрэнка стояло у меня перед глазами, когда я наконец погружалась в сон.
Один из лекционных залов Лондонского университета, старинный деревянный потолок и современные полы, покрытые линолеумом, по которому неутомимо шаркают ноги. Старомодные голые скамьи – новых парт удостоились лишь классы для занятий точными науками. Для истории сойдет и исцарапанное, шестидесятилетней давности дерево. В конце концов, ведь и предмет старый и не меняется – к чему какие-то новшества?
– Предметы искусства, – звучал голос Фрэнка, – и предметы быта…
Длинные пальцы прикасались к ободку серебряного подсвечника, солнечный луч из окна сверкал на металле, словно прикосновение было насыщено электричеством.
Предметы, позаимствованные из коллекции Британского музея, стояли, выстроившись в ряд на столе. Студенты, сидящие в первом ряду, могли разглядеть крохотные трещинки на французской табакерке из желтой слоновой кости и коричневатые пятна от табака по краям белой глиняной трубки. Английский флакончик для духов в золотой оправе, бронзовая чернильница с крышкой, треснувшая ложка из рога и маленькие мраморные часы, украшенные двумя лебедями, пьющими воду. А за рядом этих предметов были разложены миниатюры; разглядеть изображенные на них лица мешал свет, отражающийся от поверхности.
Темноволосая голова Фрэнка сосредоточенно склонялась над этими вещицами. Луч солнца высвечивал в волосах рыжевато-каштановую прядь. Бережно, точно яичную скорлупу, брал он в руки глиняную трубку.
– О некоторых периодах истории, – начинал он, – у нас есть письменные свидетельства людей, живших в ту пору. О других мы знаем лишь по предметам, рассказывающим нам, как жили эти люди.
Он подносил трубку ко рту, складывал губы колечком, надувал щеки, комично приподнимал брови. В аудитории слышался сдавленный смешок, Фрэнк улыбался и откладывал трубку.
– Искусство и предметы
Он говорил теперь, адресуясь исключительно к темноволосому юноше с умным, интеллигентным лицом. Известный лекторский прием – выбирать себе в слушатели одного студента и говорить только ему, словно они наедине. Минуту спустя переключиться на другого. Тогда все будут с равным вниманием слушать.
– Помимо всего прочего, это просто красивые вещи. – Палец касался лебедя на часах, проводил по изгибу шеи. – Их стоит сохранять. Но кто станет хранить какой-нибудь старый и грязный чехол от чайника или истершуюся автомобильную шину?
На этот раз хорошенькая блондинка в очках улыбалась и коротко кивала в знак согласия.
– Существуют предметы быта, о них, как правило, не пишут в мемуарах, их просто используют, а когда они ломаются, перестают быть нужными, так же просто, не задумываясь, выбрасывают. А ведь они могли бы рассказать нам, как жили простые люди. Вот эти трубки, к примеру. Они могли бы рассказать, как часто и какой именно табак курили люди самых разных сословий, от высших, – он похлопывал пальцем по крышке эмалевой табакерки, – до низших, – он бережно гладил длинный прямой ствол трубки.
Средних лет женщина торопливо строчила в блокноте, боясь пропустить хоть слово, а потому долго не замечала, что внимание лектора обращено на нее. Вокруг улыбчивых ореховых глаз залегли мелкие морщинки.
– Все записывать не обязательно, миссис Смит, – замечал Фрэнк. – Лекция длится целый час, вы весь карандаш испишете.
Женщина краснела и бросала карандаш, однако все же улыбалась, отвечая на дружескую усмешку на худощавом загорелом лице Фрэнка. Теперь он уже завладел всеми ими – завороженные его мягким юмором, студенты внимали каждому слову. Они без колебаний и жалоб готовы были следовать за ним тропой неумолимой логики в самые дебри знаний. Напряжение, читавшееся в повороте темноволосой головы, спало, он чувствовал, что слушатели неотрывно следят за ним и его мыслью.
– Казалось бы, лучший свидетель истории – человек. Мужчина… или женщина, – легкий кивок в сторону хорошенькой блондинки, – которые жили в ту или иную эпоху, верно?
Он улыбался и брал со стола треснувшую ложечку.
– Что ж, может быть. В конечном счете это ведь вполне в характере человека – приукрашивать описываемые им события и предметы, если он будет знать, что писания его прочтут. Люди пытаются сконцентрироваться на вещах, которые считают важными. И довольно часто приукрашивают их для публичного, так сказать, пользования. Попробуйте отыскать летописца, который бы с равным усердием описывал королевское шествие и то, как он ночью садится на горшок.
На этот раз смеялись все, и он, донельзя довольный собой, облокачивался о стол, помахивая ложечкой.
– Ну и по аналогии люди чаще всего сохраняли именно красивые вещи, предметы искусства. Однако ночные горшки, ложки и дешевые глиняные трубки могут поведать нам об их хозяевах куда больше. Ну и потом, сами люди… Мы почему-то считаем, что исторические личности отличаются от нас, наделяем их некой мифологической аурой. Но ведь кто-то играл в эти шахматы!
Тонкий палец стучал по шкатулке.