Стрела и солнце
Шрифт:
Гиппонакт!
Филл громко застонал — уже не столько от боли, сколько от ужаса.
А если начнется дознание? Спросят, кто такой Филл? Ведь он, дурак, сам выдал себя: я не вор, я солдат. Спросят: чей солдат? Почему болтается переодетым в гавани? Если дело дойдет до Скрибония… не пощадит.
Принять эмпориона за пирата! Но откуда было знать Филлу, что человек в рваном плаще — Гиппонакт, друг самого Асандра? Они не встречались прежде. Пусть чертов пьяница носит одежду, подобающую высокому званию. Пусть не пропивает новые плащи в кабаках.
Филл,
Надо убраться отсюда, пока Гиппонакт не передумал и не велел его схватить. Соглядатай вымыл руки и лицо, испачканные кровью и затхлой грязью, и заковылял домой, согнувшись, положа одну руку на затылок, другую — на правый бок.
Боже! И чья судьба на свете гнуснее поганой судьбы тайного осведомителя?
— Чтоб ты пропал, — ругал соглядатай хилиарха. — Лучше в тартар попасть, чем служить тебе…
Между тем в гавани пристала к берегу большая лодка. Обыкновенная лодка, каких немало увидишь в проливе.
На таких лодках боспоряне перевозили с европейской стороны на азиатскую [7] и обратно нехитрые грузы — рыбу, соль, овощи, хлеб, известь.
Из лодки вылезло на дощатый помост четверо мужчин. Четыре обыкновенных человека, каких немало встретишь впорту. Старые войлочные шляпы с обвисшими полями, дырявые, подпоясанные веревкой рубахи с рукавами до локтей, босые ноги — все изобличало ничтожных земледельцев из Киммерия или Танаиса, прибывших в столицу по своим мизерным делам.
7
Древние греки считали границей между Европой и Азией реку Дон, Азовское море и Керченский пролив,
Вытащив из лодки круглую плетеную корзину, четыре грека направились к таможне и постучались в комнату, где помещался эмпорион Гиппонакт…
Скрибонию надоело сидеть в одиночестве.
Он решил прогуляться по гавани, посмотреть, чем занимается Филл. Почему его нет до сих пор? Должно быть, ничего подходящего не подвернулось.
Хилиарх, припадая на правую ногу, медленно прохаживался по причалу. Он делал вид, будто любуется морем, — да, даже хилиархи способны им любоваться, — и ждал, когда Филл даст о себе знать.
Но Филл не показывался, негодяй. Куда он делся? Захотелось есть. Где бы перекусить? Не в харчевню же идти начальнику войск. А до казарм — далеко. Приказать, чтоб принесли обед сюда? Кушать одному — скучно. Лучше заглянуть к Гиппонакту.
Четверо приезжих, выходя от Гиппонакта, столкнулись с хилиархом нос к носу.
Вернее, первый из них, так как они двигались один за другим. Скрибоний отшатнулся.
Что-то ледяное, отталкивающе-грозное, как взгляд осьминога, пронзило мозг и отдалось холодом в сердце.
Говорят, у осьминога
Но Скрибоний никогда б не подумал, что у человека могут быть глаза спрута.
Всего одно мгновение видел он перед собой лицо человека, шедшего впереди. Но оно тут же намертво отпечаталось в потрясенной душе, как изображение на надгробном камне.
Это лицо!..
Худое, горбоносое. И главное — страшно бледное, белое как мел. По сравнению с кожей щек густая курчавая борода и взлохмаченные волосы, спадавшие со странно низкого лба на темную полоску сросшихся бровей, казались совершенно черными, будто их обмакнули в смолу. Огромный рот с тонкими бескровными губами. Острые зубы, торчащие вперед. И мертвый взгляд пустых бесцветных глаз.
— Вампир! — боязливо пробормотал Скрибоний.
Приезжих сопровождали Дримил, Теодор и Никита. Те самые, что так старательно пересчитали Филлу ребра.
Испуганный, растерянный, подавленный, стоял Скрибоний у открытых дверей, не зная, как ему быть. Не тащиться же самому вслед за этими темными людьми? Если б Филл был здесь… Но Филл исчез, разрази его молния!
— Эй! — крикнул из помещения Гиппонакт. — Какой осел торчит там у открытых дверей? Или войди, или закрой и убирайся к вороне. А, это ты, Скрибоний, — приветствовал он хилиарха. — Прости, я думал — кто-нибудь другой. Добро пожаловать! Присаживайся. Как раз собирался промочить глотку. Раздели со мной завтрак. Проклятая работа! Даже перекусить некогда.
— Вижу, вздохнуть свободно не дают, — осторожно заметил Скрибоний, садясь за стол. — Одолевают посетители?
— Замучили! — Эмпорион сокрушенно покачал головой. Разлил по глиняным чашкам вино. — С утра до ночи толпятся у дверей, мерзавцы. Ну, выпьем! Солдатню-то накормил свою? Вон их сколько за тобой притащилось.
— Не умрут.
— Верно! А умрут — тоже не беда. Ну, поехали.
— Что за сброд вышел сейчас от тебя? — спросил хилиарх пренебрежительно.
— Когда? Ах, сейчас, — Гиппонакт лениво зевнул. — Так, всякая рвань. Ну их к собакам. Ешь, пей.
— Купцы, — вяло усмехнулся Скрибоний, — Из Баты, кажется, приехали?
— Кто? Ах, те голодранцы? Из Танаиса.
— Товар привезли?
— Да, разную мелочь, — ответил Гиппонакт с таким видом, будто вот-вот заснет от скуки.
— А-а, — протянул Скрибоний с притворным безразличием и откусил сыру. В глазах хилиарха блеснул огонь.
Что еще можно выжать из несчастного пьяницы?
Увести в казармы, накачать так, чтоб развязался язык? Опасно. Гиппонакт, провались он в тартар, только прикидывается гулякой, равнодушным ко всему на свете, кроме вина. Пьяница с трезвой головой. Хитрец. Недаром он приятель Асандра. Не уступят один другому в лукавстве. Дай только за кончик нити ухватиться — распутают весь клубок.
Не стоит затевать угощение. Скрибоний — ведь ему тоже придется пить — от Гиппонакта, пожалуй, ничего не добьется, а себя, захмелев, выдаст настойчивыми расспросами.