Стрелецкая казна
Шрифт:
— Разобрали оружие, — тихо сказал я.
Монахи похватали оружие, но продолжали сидеть на телеге. Я обернулся: сзади еще пятеро, поигрывают дубинами, мечами, у всех на губах гадливые улыбки — ну ровно наши недоросли на улицах после «Кл и некого». Что меня больше всего задело, так это их спокойствие. Никаких криков, угроз, приближаются медленно, желая нагнать страху. Вот тут они промахнулись. Главное в любой схватке — дезорганизовать противника, раздавить морально, лишить уверенности в победе.
Я вскочил на телегу во весь рост — надо определить главаря.
— Стоять! — заорал я.
Резко выкинул вперед руку и швырнул в него огонь. Раздался треск, как при электрическом разряде, синий сгусток огня ударил в главаря, и тот вспыхнул. Занялось сразу все — волосы, одежда. Мерзавец закричал, стал метаться, пытаясь сбить пламя. Все — и монахи, и тати — замерли, ошеломленные увиденным. Пока они не отошли от шока, я повторил фокус с другим разбойником, явно приближенным главаря, в хорошей одежде и с мечом в руке. Выбросив руку, снова ударил огнем. Второй тать тоже полыхнул сразу, как облитый бензином. От необычного и тем более страшного и жуткого зрелища на татей напало просто оцепенение — глаза повылезали из орбит, челюсти отвисли. Никто не помог горящим, разбойники катались по траве и жутко кричали. Мне кажется — эти крики, просто дикие, животные — еще больше усиливали эффект увиденного. Нельзя терять время.
— Руби татей! — закричал я и спрыгнул с телеги. Ударил саблей татя, что держал под уздцы монастырскую лошадь, рванулся вперед, вонзил саблю в живот молодому парню; едва вытащив, срубил руку с дубиной крепкому мужику. За мной грузно топали монахи, налево и направо нанося удары.
Когда мы положили большую часть шайки, только тогда разбойники пришли в себя, но организованно напасть уже не смогли. Мы поодиночке добивали тех, кто еще стоял. Я быстро обернулся назад — татей, что подходили сзади, не было.
Увидев, как покрошили их товарищей, они бросились в чащу.
— Добивайте этих! — крикнул я монахам, а сам бросился в лес.
— Надо уничтожить всех, иначе банда возродится, как гидра.
Вот впереди бежит в синей рубашке парень. Быстро бежит, сволочь. Выхватив поясной нож, я метнул его в спину. Споткнувшись, парень упал, пролетев по инерции еще несколько метров. Я бросился в сторону — там трещали кусты, как будто лось ломился. Мелькнула цветная рубашка, я бросился наперерез и, почти догнав, ударил кистенем по голове. Разбойник стал заваливаться. Слева шум, мелькает тень. Еще один. Я бросился за ним. Услышав, что его догоняют, разбойник остановился, повернулся ко мне. В руке — дубина, утыканная железными шипами.
— Что, взять меня хочешь? Сейчас я твою башку в кисель превращу!
Парень взмахнул дубиной, а я бросил кистень — бросил так, как учил меня Михаил — сбоку. Кожаный ремешок обвил дубину, и я дернул кистень на себя. Дубина вылетела из руки разбойника, и не дав ему опомниться, я саблей рубанул его по плечу, почти разрубив до пупка.
Я замер и прислушался — тихо. Я хорошо помнил, что сзади стояло пятеро; троих я убрал — значит, двое или удачно сбежали,
Я вытер саблю об убитого, вбросил ее в ножны и пошел к дороге. Монахи уже расправились с оставшимися. Я прошелся по дороге — мать моя! Оба обгоревших трупа еще чадили, издавая запах паленого мяса, на обочинах лежали куски тел.
Славно поработали монахи: удар секирой — и уже не один человек, а два — только маленьких. Монахи деловито собирали с убитых оружие, ножи, складывали в телегу; железо — ценность, им не разбрасываются.
Завидев меня, оба здоровяка заулыбались — ну ровно дети. Побаловались в песочнице и вдруг родителя увидели. По большому счету — молодцы, не впали в ступор от моих шалостей с огнем, и оружием дрались хорошо — не струсили, ни на шаг не отступили, прикрывая спину.
— Молодцы! Непременно настоятелю доложу о вашей храбрости.
— Кабы не ты — не устоять бы нам: полтора десятка — это очень много. И это… — Федор потупился, — больно у тебя с молоньей, что с руки мечешь, ловко получилось — ровно как Илья Громовержец. Мы аж спужались поперва. Виданное ли дело — огонь руками бросать!
— Предупреждал же я вас — не пугайтесь, как необычное что увидите.
Василий помялся.
— А руку поглядеть можно?
— Смотри, за погляд деньги не берут.
Я протянул раскрытую ладонь. Оба монаха ее внимательно осмотрели, даже ощупали, но, ничего не найдя, сильно разочаровались.
Мы уселись на подводу и поехали назад, в монастырь.
Лошадка еще не добрела до ворот, как они распахнулись и высыпали монахи. Федор и Василий не выдержали — не хватило терпения, соскочили с телеги и, поддерживая руками рясы, побежали навстречу, крича:
— Победа! Разбили поганых!
Радость встречающих была бурной. Для всегда степенных, спокойных монахов это было необычно.
В воротах стоял настоятель. Осенил крестом, оглядел забрызганные кровью рясы, приказал поменять. Я свою просто снял, отдал Федору. Оба ушли вглубь — видимо, к хозяйственным постройкам. Настоятель и вся братия прошли в трапезную, сели на лавки. Меня усадили рядом с отцом Кириллом. Наступила тишина.
— Ну что же, с Божьей помощью побили нечестивцев. Давайте, братья, помолимся.
Монахи встали, обратили лица к иконам, стали молиться, бить поклоны. Я же только перекрестился и отвесил поклон. Знал я всего несколько молитв вроде «Отче наш…» и боялся, что они будут не к месту.
После молитв все уселись, и настоятель попросил подробно рассказать для братии, как все прошло. Я пересказал, что и как происходило, умолчав об огне и особо отметив храбрость, смелость и стойкость Федора и Василия, их умение владеть оружием. Как только я закончил говорить, монахи стали оживленно переговариваться.
В трапезную вошли переодетые в чистые рясы Федор и Василий. Братия встала, отвесила им поклон, а настоятель перекрестил. Оба монаха подошли к настоятелю и начали о чем-то шептать на ухо.