Стрелецкий десятник
Шрифт:
– Так. Только мои считают меня неразумным и доверчивым не в меру.
– И тебе сказали, что от Кудеяра я?
– Сказали.
– И ты веришь, что помогу тебе?
– Я сам добро помню и считаю, что люди тоже.
– Ха! Дай Бог, чтобы ты долгие годы в хороших людей верил, плохих не встречал.
– Благодарствую. И на твою помощь надежду имею.
– Молодец! Так и быть, помогу!
Дорога пошла на подъем, усталые кони тянулись шагом. Деревья начали редеть и отступили от дороги. Всадники выехали из леса, дальше дорога обрывалась в темноте.
Из-под обрыва несся разноголосый
– Вот и наше Большое болото. До Дона тут верст десять. Вон те холмы уже на том берегу.
Кто-то спросил:
– А зарево? Большой пожар на полдень где-то?
– Не пожар то. Крымцы на ночлеге костры жгут, конину варят.
Тихие слова Гурьяна резанули всех как удар камчи. Татарское иго свергли давно, но память о нем в народе жива, и редкий год обходится без набегов с юга, с Дикого Поля крымцев, ногайцев, с востока – казанцев. Костры на горизонте несли смерть, горе, несчастье, рабство.
Гурьян рассказывал:
– Похоже, это главные силы, числом тьма, а может, поболе. По левобережью Дона и по Воронеж-реке идут, за три-четыре дня верст сто… Ряжскую или Сапожковскую засеку брать будут. Задержит она их дня на два, больше наши не сдюжат. Так что в конце седмицы тут резня будет не приведи Господь. А опосля, через неделю, на Оку выйдут, к Переяславлю Рязанскому. А могут от этих мест на Тулу повернуть, по Дону… Вот так, десятник. Теперь объявляй привал, варить еду прикажи в лесу, тут огнем светить не надо, далеко видать. А я поеду. Отпусти Микиту меня проводить. Узнаю, скажу ему, как в твоем деле помочь. Будь здоров.
Гурьян и Кривой поехали вдоль обрыва, топот их коней сразу размылся в лягушечьем хоре. Юрша подозвал к себе стрелецких и ополченских десятников, разрешил ночлег при заседланных конях, из каждого пятка двоим на страже, Акиму выслать пластунов.
Потом отпустил людей, спешился, торбу от седла отвязал; Славич, почуяв ячмень, благодарно фыркнул. Юрша прилег под могучим дубом и задумался… «Впереди – крымчаки, рядом – разбойники… До засеки верст сорок и татарские разъезды. Гурьян… На разбойника не похож. Кто же он?! А вдруг засада?.. Однако ж Кривой, скопинский воин, без опаски пошел… Да и что делать без помощи Гурьяна?.. Придется идти на закат впереди орды…»
Подошел Аким, присел на корточки:
– Не спишь, Юр Василич?
– Не до сна, отец. Как мыслишь, поможет Гурьян?
– Поможет! Верю!
Юрша усомнился:
– На кой ляд он станет помогать слугам царя? Да и над ним атаманы есть. Так что могут и напасть…
Кривой вернулся далеко за полночь в сопровождении двух всадников: одного огромного, плечи – косая сажень, второго – маленького, юркого, на татарской низкорослой лошадке. Караульный сразу же разбудил Юршу – тот дремал сторожко. Лицо всадника рассмотреть ему не удалось – помешала ночная тьма, к тому ж оно все заросло черными волосами. Зато маленький старался вовсю, чтобы его рассмотрели
– Здорово будешь, войска царского воевода! Меня звать-величать Нежданом, довожусь я сватом Гурьяну, мужику-буяну. А того прозывают Темным, ума – палата, да живет плоховато. По твоему делу наши людишки на Задонье пошли, пока ничего не нашли. А тебе сказано пятерях взять и с нами поезжать, да двух коней в запасе иметь. Остальные пусть тут спят-посыпают, жирок набирают…
Юрше не понравился Неждан с его скороговоркой, он насмешливо спросил:
– Кто же нам приказывать изволит, Неждан, Гурьяна сват?
– Тык вить, не гневуйся, батюшка-воевода. Приказывать всегда охотников много. Хоть, сам знаешь, в другой раз приказать труднее, чем самому исполнить… Тык мне сказали, что ты мужик с умом, спорить не время, отбирай пяток и поехали. Вишь, зорька с зорькой встречается, с ночью прощается…
Юрша, не дослушав болтовню Неждана, спросил:
– Ты едешь, Микита? Возьми своего одного. А из моих поедут Аким и ты, десятник стрельцов московских Петро.
Голос подал боярич Афанасий:
– И я с тобой еду.
– Шестым будешь. Старшим тут остается десятник стрельцов скопинских. А ты мне, Неждан, скажи: до вечера управимся?
– Да ты что! К завтраку обернем…
– Ладно. Так вот, десятник скопинский, – приказал Юрша, – если до вечера не вернемся, отходи, воеводе все доложишь. Сидеть тихо и скрытно…
Отъезжающие съехались вместе, Неждан покрутился перед ними:
– Ой, не понравятся нашим одежки ваши, вои царские! Воевода-десятник, прикажи своим поверх зипунишки натянуть.
Юрша не успел ответить, Темный рыкнул на всю поляну:
– Нишкни, Неждан. Пусть и те двое стрельцами обрядятся.
…Отряд повел Темный сперва по лесу, потом под обрыв. По болоту крутили, кони по брюхо в черной воде. По сухим островам неслись вскачь. Всюду прыгали лягушки, пугая коней.
Небо посерело, звезды заблестели ярче, потом начало наливаться синевой, звезды потускнели. Потянули туманы.
Неждан ухитрялся на своей лошаденке не раз объехать отряд. Когда стало светлее, он задержался возле Афанасия.
– Не признал я в потемках, что батюшка-боярин с нами-дураками. Смотри: сафьяновые сапожки забрызгал, кафтанчик запылил. Видать, из опальных ты?
Афанасий, разозлившись, замахнулся плетью. Неждан увернулся и, надо полагать, ответил бы грубостью, но рыкнул Темный, и Неждан затих.
Болото кончилось, пошел кустарник, бесконечный, хлестающий всадников росистыми ветками. Когда все изрядно намокли, кусты разбежались и открылся берег парящей реки – Дон-батюшка. Сразу пошли вброд. На том берегу оказались окруженными людьми, одетыми главным образом в лохмотья, вооруженными кто чем – от дедовской рогатины до сабли, изукрашенной разноцветными каменьями. Их было много и настроены воинственно. Поэтому Юрша и его товарищи невольно сомкнулись и выхватили сабли из ножен. Но стычку предотвратил вышедший вперед мужик, менее других лохматый и почище одетый. Подняв руку, обратился он к Афанасию: