Стрелка
Шрифт:
Это из древнерусской прачечной утвари. На ней ещё музыку играют. Рубель называется. Не путать с денежной единицей Республики Беларусь.
Положена, естественно, ребристой стороной вверх.
– А это зачем?
– Это… после чуть за коленку тронул — она враз в разброс разводит.
– Оп-па… А это что?!
Мне показалось, что между ляжек женщины торчит… конец оглобли. После найденной мною утопленницы с забитым берёзовым колом…
– А это, вишь ты, зажимное поленце. Берёшь тонкое полено, снимаешь, стал быть, кору, верхний конец ножом расщепляешь. Этак вершка три. Теперя берёшь бабу за
– А долго?
– Да не, полсотни Богородиц. Это нынче мы чуть дольше, чисто для науки. После опять — ножичек вставили, разжал, отцепил.
– И чего?
– Оно ж кровь-то пережало. Затекло всё. Тут ты раз — снял. Бабьё на стенку лезет. Воем воет, головой обо что есть — колотится.
Мой лектор продемонстрировал процедуру снятия.
Женщина не лезла на стенку исключительно из-за отсутствия оной. Воя не была, поскольку рот, явно, зажат, а головой ей ни до чего не дотянуться. Но мычание и поток попыток движений — наблюдался.
– Теперя что… теперя у её всё горит. Болит, опухло, глянь — аж в багровое отдаёт. Берём, к примеру, палец…
Новгородец обмакнул палец в принесённую мальчишкой в шапке речную ледяную воду.
– И делаем ей милость великую: холодным пальцем по сраму её горячему. Во, глянь! Она уже не отдёргивается, не зажимается — сама прижимается, да подставляется, да надевается. Хочется сучке дурной чтобы, стало быть, жар её нутряной утишили, чтобы боль-то её поуспокоили. Сразу, дура, согласилась бы, а то… «я — мужняя жена, я — мужняя жена…». Ты — дырка ушкуйная! А муж твой — тебя на звон поменял. Ему-то, олуху пошехонскому, серебром позвони — он и отца родного продаст. Он-то ныне, поди, себе другую жёнушку выглядывает. Из подружек твоих, кто помоложе, да по-красивше.
Очередной приступ мычания подтвердил реальность выдвинутой гипотезы.
– Понятно. А зачем её малой ваш — батожком по заднице охаживал?
– А чтоб качалося. Он стукнет — она дёрнет, полешко-то свободно висит — туды-сюды на губках-то и покачается. Чтоб дура не просто колодой замерла, а судьбу свою понимала и прочувствовала. На телеге, к примеру, когда везёшь — тама дорога сама трясёт, тама и другие приёмы-способы есть. А тут вот малька посадил.
– А с плечиками не пробовали? Полено расщепить не надвое, а натрое. Боковины подрезать, середину — внутрь, чтобы — как в жизни, а губкам — каждой по расщепу?
– Чего? Во… Ну ты и умён боярич! Мудростей у тя, видать… Не. Не пойдёт. Занозы. Это ж кому ж охота — в бабской потаёнке на занозу… Хотя… Тут я нож вставил, чуть разжал, снял. А там надо в два ножа… В четыре руки… Можно попробовать…
– Ещё вопросец: ты на мужиках так не пробовал?
– На мужиках? А как это? У их же ж нету…
– А какая разница? Кровь-то у всех бежит. Ты своими защепами ток крови перекрываешь. Потом снял — пошла боль. Понятно, что на руку или ногу так не подойдёт. А вот на что поменьше…
Нету на них Мигеля Сервета с концепцией двух кругов кровообращения!
Я сам, кстати, кроме самой концепции и не знаю ничего по теме. Но, рассуждая
Мой «просветитель» пришёл в полный восторг. Хорошо его понимаю: когда ученик вдруг настолько воспринимает смысл излагаемого материала, что готов, пусть даже и коряво, но продолжить тему, предложить что-то своё — это очень радует.
– Ну, лих, ну, сведущ! Откуда ж у тебя, боярич, такие-то премудрости?! Я-то, по-молоду к пруссам хаживал, на Янтарном берегу зимовал. Пруссы-то деревами с полячками своими полонянками — такие шутки уделывают…! Враз и веру свою забывают, и язык, и мужей-детей-родителей. Только водичка течёт. С какой — слёзки ясные, с какой — желтенькое, а то — красненькое.
Где-то я что-то похожее слышал… Насчёт пруссов… Не от Кастуся — у нас другие разговоры были, не от Фанга — голядь пруссов не любит.
– А ещё чему тебя пруссы выучили?
«Экскурсовод» скинул остальное тряпьё и продолжил:
– Тута под пупком поленце положено. Ты глянь как она поставлена: весь вес — на коленки да на пупок. Брюшко-то у неё слабоватенькое. Три десятка добрых молодцев на нём как по-гукаются… Полежит в напряг — брюшко-то и окрепнет. Только корму давать не надо — обделается. Задок у её… перестаралися малость в прошлую-то ночь. Ни цо, нынче отболит — завтра годна будет и с этой стороны… На сиськах — защепы такие ж. Сиськи у ентой дуры… одно название. Надувать надо.
«Эксперт по надуванию» повторил манипуляции по снятию. Даже в темноте был виден фиолетовый оттенок, маленьких, в размер лесного яблока, грудочек этой крестьянки.
– А главное, конечно, вот.
Я сперва не понял. Экскурсовод показывал на голову женщины.
Какой-то ременной намордник, стягивающий ей челюсти, так, что только мычать может? Хорошо затянутый ошейник с закруткой? Наглазники?
– Главное — кос-то нет! Всё — ей теперь на люди не выйти. Только в омут. Вот отойдут у ей ножки, кинется она сдуру в побег. А куда? До первого же прохожего-проезжего. Ну мужики-то… понятно — зае…ут. Но не сразу. А бабы-то — сразу дубьём забьют, в клочки порвут. Или, примеру — к начальству. Да кто ж с сучкой обскубанной говорить-то будет? И на порог не пустят. Ножней у нас нет — так, ножиками откочерыжили. Да, вот ещё: ты елки-сосёнки для таких дел не бери — смолятся они да занозятся. Березу бери, дуб…
Разве мог я тогда, в темноте Верхней Волги, выслушивая советы опытного «эксперта по деревоприменению», предвидеть, что через семь лет на другом краю страны буду перебирать кучу полешек, отбрасывая еловые, дабы «привести к послушанию» королеву, мать трёх королей… Что от этого «щепного товара», порушится одно из сильнейших королевств христианских, что миллионы людей погибнут или будут угнаны…
Планы, предвиденья, прозрения, предсказания… ерунда всё это! Да, я строил планы. Когда было из чего. И предвидения случались. Когда было что. А так-то… просто шёл, смотрел, думал. Учился. Учился у туземцев, у «Святой Руси». «Мне учиться — что с горы катиться». И восприяв науки разные, применял их по моему понятию уместности.