Стрелка
Шрифт:
Бредёт это папашное стадо вдоль строя и упирается в начальника разведки. Тот стоит мало того, что без тревожного мешка и в «пьяных» брюках — так и из вещей у него только планшет по мышкой. Но зато какой планшет! Такая папка размером метр на метр!..
Нас дальше и смотреть не стали. Зато все остальные полки получили таких пизд… мда… за отсутствие этих самых планшетов!
Князь здесь — самый главный военный начальник, логика у него не сильно отличается от тех папахнутых. И все остальные рати должны будут получить достойных пизд… мда… за отсутствие правильного построения и висящие хоругви.
А потом — в ответку — и Лазарь от пострадавших
Проплыли. И флаг им в руки. А мы… Ага, уже визг стоит. Я думал — Резан воинам морды ровнять начнёт, а он им ухи крутит. За нечищенное, за неподшитое, за… за всё «хорошее». Во, и ко мне подступил. Оглядел тяжко — прицепиться не к чему.
– Сабля — точена?
Блин! Сквозь ножны углядел!
– Виноват. Исправляюсь.
У соседей — кто куда, а у нас — вжик-вжик. И я, чисто как недавно Будда — мне самому, новикам нашим проповедую: как стачивать «в бритву» режущие кромки… всего имеющегося. По личному опыту из оружейной смоленского князя.
Ностальгия, блин. Как мы там с Еленой Ростиславовной…
Ближе к обеду прибегает княжий отрок:
– Тама! Эта! Боярич! Срочно! Ну! Княжий военный совет! Быстро!
Лазарь сперва подскочил как ошпаренный. Потом на месте покрутился и ко мне:
– Иване, а давай вместе пойдём?
И краснеет ушами. Да понятно всё — ты уже один раз по княжьему зову сбегал.
Делать мне там, конечно, нечего, но… Пойдём «мордой торговать» — может чего и сыщется. Из полезного.
Перебрались на остров. У князя Андрея здоровенный полотняный навес поставлен. Начальство — туда. А начальников — под сотни полторы. Хоругвенных бояр с сотню, да прочих — ещё пол-столько.
Суздальская стража за сотню шагов всех тормозит. Сопровождающих… — «ждите отстоя пены». В смысле: «вам сообщат». Ну и фиг с вами.
Лазарь под навес пошёл, а я народ разглядываю.
Муромские тут рядом вдоль берега стоят. Я, честно, чисто для прикола от безделья спросил:
– Эй, братья-славяне. Илью Иваныча не видали?
– Которого?
– Который из села Карачарова.
– Так их тута семеро. У них половина мальцов — ильи, другая половина — иваны. А девки все до одной — марьи. Гы-гы-гы…
Тут поднимается от костра такой… мужичина. Косая сажень в плечах. И во всех других направлениях. И говорит мне. Человеческим голосом:
– Ну.
У меня… вся прикольность сразу пропала. А тут подходят ещё двое. В бородах густых как братья-близнецы. У них косой сажени только в росте нет. И спрашивают:
– Искал чё?
А сзади дёргают чего-то. Оборачиваюсь — малёк стоит. Лет 13–14.
– Тебе Илью Муромца надо? Вот он я, Илья Иваныч с Карачарова. Хочешь спросить чего — спрашивай. А ежели за бездельем обеспокоил — ставь ведро зелена вина.
Хорошо устроились ребята. Сами понимаете: ни один пришлый без вопроса об Илье Муромце мимо муромских не пройдёт. А уж штраф за беспокойство в русских артелях издавна заведён.
– Тю! Таким добрым молодцам — и три ведра поставить не в натяг! Но дело у меня серьёзное. Для скорого боя с супостатами — просто необходимое. Напойте-ка мне, разлюбезные Ильи Муромцы, посвист Соловья-разбойника.
Призадумались добры молодцы. Загрустили они, опечалились. Вопросили они в размышлении:
– А на цо?
– Ну вы, ребята… вовсе не догоняете. Вспоминайте:
«Засвистал-то Соловей да по-соловьему, Закричал злодей-разбойник по-звериному — Так– У булгар-то кони, поди, послабее Ильиного Бурушки. Хоть бы вполовину тот свист Соловья-разбойника повторить — у них кони не спотыкаться будут — на сыру-землю попадают. Ну что, богатыри святорусские, насвистите мелодию?
Озаботились богатыри, закручинились. Взговорили они таковы слова:
– Всяких дурней видывали, всяку дурость слышали. А дурней тебя — ещё не было. Вчерась один всё допытывался: чего Илья с тремя дочерьми Соловья, Одихматьего сына исделывал? Но чтоб разбойничий посвист насвистеть, покрик евоный накричать… Да ещё для святого дела, для боя смертного с басурманами…
Муромцы, как оказалось, близко знакомы с медведями. В смысле: «хозяин леса» — каждому по ушам сплясал. Каждый из них выдал собственную оригинальную аранжировку. Разброс… от «Вы жертвою пали» до «Танец с саблями».
Тут малой притащил ведро бражки. За мой счёт, естественно. И мы заговорили за жизнь. За тяжёлую жизнь потомков односельчан великого русского богатыря.
– Он, бл…, пращур, мать его… Прости господи, что худое слово сказал — добрая у него матушка была. Да вот же вырастила на свою голову… и на наши все. Он-то — в Киев ушёл, а мы-то — тута! Какая морда прохожая не заявится — всяк норовит переведаться. Заколебали, Ваня! То насмешки шутят, то глупости спрашивают, то драться лезут. Всякому, вишь ты, лестно хвастаться: Я, де самого Илью Муромца из Карачарова уделал. Ваня, блин! Ни пройти, ни проехать! Как, ить ять, на речке той, на Смородине.
Мужики приняли ещё по одной, всплакнули над своей тяжкой долей и запели. На разные голоса, в разных тональностях, не попадая в ритм, такт и размер, но демонстрируя хорошую память — слова помнили все:
«А у той ли то у Грязи-то у Черноей, Да у славноей у речки у Смородины, А и у той ли у березы у покляпыя. У того креста у Леванидова Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын. То как свищет Соловей да по-соловьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному — То все травушки-муравы уплетаются. А лазоревы цветочки осыпаются. Темны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей — то все мертвы лежат».