Стрелок (пер. Р. Ружже)
Шрифт:
Солнце съежилось. Мимо стрелка вихрем пронеслась вдоль и поперек изборожденная каналами красная планета. Вокруг нее яростно вращались две луны. Крутящийся пояс камней. Бурлящая газами гигантская планета – слишком громадная, чтобы выдержать себя, и, следовательно, сплющенная. Окольцованный мир, блиставший внутри опояски из льдистых игольчатых кристаллов.
– Свет! Да будет…
Иные миры – один, другой, третий. Далеко за границами последнего, в мертвой темноте подле сверкавшего не ярче потускневшего гроша солнца вращался, один-одинешенек, шар изо льда и
Тьма.
– Нет, – сказал стрелок. Прозвучавшие безжизненно слова бесследно канули во мрак, который был темней темного. Самая глухая ночь души человеческой в сравнении с ним была разгаром дня, тьма под горами – всего лишь грязным пятном на лике Света. – Прошу тебя, не надо больше. Не надо. Не на…
– СВЕТ!
– Не надо больше. Прошу, не надо…
Сами звезды начали съеживаться. Все туманности стянулись воедино и стали бессмысленными мазками грязи. Казалось, вся вселенная стягивается к единому центру, и этим центром был стрелок.
– Иисусе хватит хватит хватит…
На ухо Роланду вкрадчиво зашептал голос человека в черном:
– Тогда отступись. Отбрось все помыслы о Башне. Ступай своей дорогой, стрелок, и спаси свою душу.
Роланд взял себя в руки. Потрясенный и одинокий, окутанный мраком, страшась стремительного натиска некоего абсолютного смысла, он взял себя в руки и коротко, зло, повелительно произнес свое последнее слово:
– НЕТ! НИКОГДА!
– ТОГДА – ДА БУДЕТ СВЕТ!
И стал свет, он обрушился на стрелка подобно молоту – великий, первобытный, изначальный свет. Сознание гибло в этом свете, но стрелок успел понять нечто космической важности. С мучительным усилием вцепившись в него, он устремился к своему «я».
Спасшись бегством от безумия, заключенного в этом знании, Роланд очнулся.
Ночь еще длилась – та же самая или другая, узнать было невозможно. Вытолкнув себя из глубин, куда его занесло сверхэнергичным прыжком на человека в черном, стрелок взглянул на поваленный ствол железного дерева, где тот раньше сидел. Человека в черном там не было.
Роланда затопило чувство безбрежного отчаяния – Господи, опять все сначала – а потом человек в черном сказал у него за спиной:
– Я здесь, стрелок. Мне не нравится, когда ты так близко. Ты во сне разговариваешь. – Он хихикнул.
Стрелок, пошатываясь, стал на колени и обернулся. Костер выгорел до красных угольев и серой золы, оставив знакомый распавшийся рисунок истраченного топлива. Человек в черном сидел рядом с ним, причмокивая губами над жирными остатками кролика.
– А ты молодцом, – сказал человек в черном. – Никоим образом нельзя было бы наслать такое видение на Мартена. Он вернулся бы пускающим слюни идиотом.
– Что это было? – спросил стрелок, выговаривая слова невнятно, дрожащим голосом. Он чувствовал, что, если попробует подняться, у него подкосятся ноги.
– Вселенная, – небрежно ответил человек в черном. Он рыгнул и выбросил кости в костер, где они замерцали нездоровой белизной. Над чашей голгофы с острой печалью свистел ветер.
– Вселенная, – отрешенно повторил стрелок.
– Тебе нужна
– Да.
– Но тебе ее не видать, – продолжил человек в черном и весело, жестоко улыбнулся. – Представляю, как близко к краю подтолкнуло тебя последнее событие. Башня убьет тебя, даже если между вами будет полмира.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – спокойно сказал стрелок, и улыбка его собеседника растаяла.
– Я создал твоего отца и сломил его, – беспощадно проговорил человек в черном. – Через Мартена пришел к твоей матери и взял ее. Так было предначертано, так и случилось. Я – ничтожнейший из тех, кто служит Башне. В мою власть была отдана Земля.
– Что я видел? – спросил стрелок. – Под конец? Что это было?
– А как тебе показалось?
Стрелок задумчиво молчал. Он пошарил в поисках табака, и ничего не нашел. Человек в черном не предложил наполнить ему кисет – ни с помощью черной магии, ни с помощью белой.
– Был свет, – наконец сказал стрелок. – Великий белый свет. А потом… – Он осекся и уставился на человека в черном. Тот подался вперед, а в чертах лица запечатлелось чуждое чувство, выписанное слишком крупно, чтобы солгать или отречься. Удивление.
– Ты не знаешь, – сказал стрелок и заулыбался. – О великий чародей, возвращающий к жизни мертвецов, ты не знаешь.
– Знаю, – сказал человек в черном. – Но не знаю… что.
– Белый свет, – повторил стрелок. – А потом – стебелек травы. Один-единственный стебелек, заполнивший все. А я был крошечным. Бесконечно малым.
– Травинка. – Человек в черном прикрыл глаза. Его лицо казалось изможденным, искаженным гримасой. – Травинка. Ты уверен?
– Да. – Стрелок наморщил лоб. – Но она была лиловой.
И тогда человек в черном заговорил.
Вселенная (сказал он) предлагает ограниченному уму слишком большой парадокс, чтобы тот мог ухватить его смысл. Как живому мозгу не под силу постичь мозг неживой (пусть даже он думает, будто способен на это), так ограниченный ум не может понять бесконечность.
Прозаический факт самостоятельного существования вселенной в пух и прах разбивает прагматиков и циников. Было время – пусть за сто поколений до того, как мир сдвинулся с места, – когда человечество набралось довольно отваги, и научной, и технической, чтобы отбить от великого каменного столпа реальности осколок-другой. Но и тогда лживый свет науки (знания, если угодно) сиял лишь в нескольких развитых странах.
И все же, невзирая на чудовищное увеличение наличных фактов, проникать в суть вещей случалось редко. Стрелок, наши отцы победили «болезнь, заставляющую гнить», которую мы называем «рак», почти превозмогли старение, отправились на луну…
( – Не верю, – решительно объявил стрелок, на что человек в черном попросту улыбнулся и ответил: «И не нужно».)
…и создали или открыли сотню других чудесных безделок. Однако такое изобилие информации очень мало, если вообще, позволяло проникать в природу вещей. Никто не слагал великих од чуду искусственного осеменения…