Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками
Шрифт:
— Эта башня называется Боровицкая, — сказал Пряжкин. — А та…
— Знаю, знаю, — перебила его Наташа. — Спасская, Водовозная, Никольская, Троицкая, Беклемишевская и так далее.
— А это откуда ты знаешь? — уже не на шутку удивился Пряжкин.
— Нетрудно догадаться… А там что? — Она ткнула пальцем в размещенное внутри стен приземистое здание с дымящейся трубой. — Оружейная палата?
— Это электростанция.
— Ух ты, ах ты! А я-то думала, что у вас кроме коптилок да керосиновых ламп ничего другого нет.
— Под землей нельзя обходиться без
— Значит, если электростанцию разрушить, ракеты не взлетят?
— Странные вопросы ты задаешь… Конечно же, взлетят. Существуют еще резервные источники электроснабжения — дизеля, аккумуляторы. Мы все предусмотрели.
— Мы! — Наташа фыркнула. — Ты хоть мне сказки не рассказывай. Вы здесь и гвоздя не забили. Пришли когда-то на все готовое. Скажешь, нет?
— Наташа, — Пряжкин покосился на караульного. — Мы здесь не одни.
— Ах, прости, забыла… Ну, рассказывай дальше.
— А дальше — все.
Действительно, кроме электростанции внутри огороженного пространства не было больше ничего, кроме снежных сугробов, через которые в разных направлениях тянулись цепочки собачьих и человеческих следов.
— Где же ваша знаменитая шахта?
— Здесь. Но она замаскирована.
— Подумаешь! — Наташа опять фыркнула. Сейчас она была явно не в себе. Не то волновалась, не то специально нарывалась на скандал. — Вон в том месте снег просел. Тепло, значит, из-под земли поднимается.
— Действительно, — Пряжкин присмотрелся повнимательней. — Придется подсыпать снежку.
— Ладно, полезли вниз. Здесь задубеть можно.
Стараясь не поскользнуться на обледеневших ступеньках, они спустились к подножию башни, где их все еще дожидался Пашка, который, судя по окуркам, приканчивал десятую самокрутку.
— Наташа, сейчас ты окажешься там, где уже много лет не бывал ни один чужак. Не все министры имеют право посещать пункт управления запуском стратегических ракет. Люди, которых ты встретишь, могут показаться тебе странными. Они живут в особых условиях и по особым законам. Постарайся их понять или хотя бы будь снисходительной, — сказал Пряжкин как можно более убедительно. — Прежде чем сказать или сделать что-нибудь, подумай.
— Отстань, — Наташа кусала губы. — Я никуда не пойду.
— Почему? Мы же договорились.
— Я передумала. Что я вам, мартышка цирковая?
— Наташа, прошу тебя… Я уже говорил, что от того, как ты поведешь себя сегодня, зависит очень многое, — сказал Пряжкин.
— Для тебя?
— Для нас обоих.
— Хорошо, только потом не обижайся. — Она резко вырвала руку.
— Если так, то не пойдем.
— Нет, пойдем. — Наташа почти кричала. — Раз ты все уже решил за меня, пойдем?
— Вот тебе и любовь, — философски заметил Пашка. — Вчера как голубки ворковали, а ноне как собаки лаются.
Люди, населявшие подземелье ракетной базы, никогда не видели солнце и, возможно, даже не подозревали о его существовании. Конечно, они знали, что где-то существует некий
Когда ракетчики обоего пола, дисциплинированные до абсурда, в мгновение ока собрались в центральном посту управления, Пряжкин сдержанно, без особых эмоций сообщил, что сейчас состоится встреча с человеком, который родился и вырос за рубежом, в полной мере испытал все тамошние невзгоды и лишения, однако несмотря на многочисленные препоны сумел бежать в пределы самого справедливого, самого человеколюбивого и самого сильного государства. Сразу послышались сочувственные ахи и охи. Обреченные на малоподвижный образ жизни и обильно снабжаемые мукой, сахаром и солониной, ракетчики привыкли считать образцом красоты своих расплывшихся, широкозадых жен, любивших наряжаться в пыжиковые жакеты, ватники и песцовые горжетки, поэтому стройная и тонконогая Наташа, одетая в мягкий свитерок и коротенькую юбочку, одним своим видом лучше всяких слов доказывала все неоспоримые преимущества здешнего существования.
Девушка выглядела больной и потерянной. На вопросы она отвечала тихо и односложно, иногда надолго умолкала. Ракетчики, расстроенные ее горестным прошлым, вели себя максимально конкретно.
— Скажите, а оленины вам хватало? — спрашивали они. — Вы ее часто ели?
— Нет, — отвечала Наташа. — Оленины я вообще не ела.
— Ай-я-яй! — переживали ракетчики. — А сколько сахара в день вы употребляли?
— Мало. Ложечки две.
— Это надо же! До чего людей довели! Сегодня за завтраком я целый фунт умяла. А какой чай вы больше любите, брусничный или луковый?
— Я просто чай люблю.
— Вот жизнь! Даже чая приличного не хватает. А что вы вообще любили там есть?
— Бананы и апельсины.
— А что это такое? — протиснулся вперед чумазый малыш с явными признаками рахита.
— Если ты когда-нибудь пробовал мыло, значит, и вкус бананов знаешь. — Наташа прижала к себе малыша. — А ананасы и того хуже.
— Говорят, вам даже змей приходится есть?
— Приходится. Я сама ела. Угри называются.
— А что же вы так одеты плохонько? Неужто ватников на всех не хватает.
— Мне вот не хватило.
— Не расстраивайся, родимая! Я тебе свой старенький подарю.
— А как насчет веры истинной? Забыли, поди, кумиров? Жертвенный огонь не разводите?
— Не разводим. И кумиров забыли.
— И Перуна? — с ужасом воскликнул кто-то.
— И Перуна.
— И Даждьбога?
— И Даждьбога.
— До чего народ замордовали, бесы! Чтоб их леший разорвал!
— Хватит дитя мучить! — дородная баба обняла Наташу. — Да на ней, бедной, лица нет. Покормить надо вначале гостью дорогую, а уж потом вопросами мучить. Я сегодня как раз шанег напекла.