Стрелы Перуна
Шрифт:
— Хочешь обидеть? У нас не принято отказываться от подарка.
— Ну, если так. — Махмуд развел руками.
Кирша вышел и вскоре вернулся с продолговатым свертком.
— Прикажи слугам выйти, — попросил он купца. Тот только бровью повел, и двое прислужников словно в воздухе растворились.
— Посмотрите, чтобы никто не шатался возле шатра, — бросил он им вслед.
Кирша развернул архалук, и свету явился каганов меч.
— О-о! — изумился араб. — Я знаю эту саблю. Ее ковал уста Саттар из Дамаска.
Махмуд вытянул клинок из
— Ты возвеличен великим каганом Хазарии, урус-богатур?
— Нет покамест, — ухмыльнулся гость.
— Как же? Такой саблей великий каган одаривает хана, когда назначает его на высокую должность правителя области... Правда, еще белый конь должен быть под богатым седлом.
— Конь к торкам поскакал, — зевнул равнодушно Кирша.
— Да? Расскажи все, если можешь. Такой подарок подобен занесенному над головой кинжалу или топору палача. Если бы я не знал тебя, то подумал, что ты хочешь погубить меня и господина моего Хаджи-Хасана.
— Я знаю, кому и что дарить, — ответил Кирша. — За эту саблю мне косяк боевых коней давали, но я остерег покупателя. А ты, Махмуд, сумеешь сплавить клинок сей куда-нито подале. Поведать, говоришь, о делах моих? Што ж, слушай... — И русс подробно рассказал о своих похождениях по немилостивой Хазарской земле; о том, что произошло на подворье возвеличенного каганом Сан-джар-эльтебера в ту памятную ночь.
— Так ты поразил его смертью?!
— Должно быть, убил, — ответил мститель.
— Ты говоришь, что исполнил обряд кровной мести, но на Санджар-хане не было твоей крови.
— Это так. Однако он распорядился моей жизнью не по праву. Как раб я не принадлежал ему. Меня взял в полон пастух Оразгул. По велению какого же бога князь Санджар продал меня в неволю еще раз, если по слову Оразгула я был отпущен на волю?
— Та-ак... — Махмуд задумался, потом встрепенулся вдруг, глянул на Киршу испуганно. — Но ведь сейчас тебя ищут по всей Хазарии. И горе тому, кто укроет врага самого кагана.
— Не страшись, Махмуд. Погоня в любом разе отстала дней на пять. Да и не ведают козары, кого им искать надобно. Когда я мечом, ударил Санджара и коня его увел, лицо мое наполовину скрыто было. Скорее всего, погоня по следу сарабаира пойдет, а он, я уже сказывал, к торкам поскакал.
— Это хорошо, — чуть успокоился араб. — Хорошо и то, что в караване моем нет посторонних. Трое хазар шли с нами, да отстали вчера. Но на границе с Урусией нас проверять строго будут. К тому времени слух об убийстве тархана хазарского обгонит нас и туда долетит. Как быть?
— Отдаюсь на волю твою, Махмуд.
— Сделаем так! — после некоторого раздумья решил купец. — Ты сейчас же переоденешься в доспехи арабского богатура. Твою одежду тут же, в шатре, в землю зароем... За подарок спасибо. Хоть и опасен он, а цена ему — целое состояние. В Урусии я продавать его не стану, беду себе нажить можно. Но караван мой потом
Махмуд крикнул слуг...
Через полчаса Киршу было не узнать: тюрбан, бурнус, сапоги на высоких каблуках сделали из него вылитого араба, не отличишь.
Коня Кирша тоже получил другого — нисийца золотистой масти. А полукровку-карабаира, как ни жалко, пришлось заколоть для ужина...
Через месяц, когда вся Великая степь взялась буйным цветом, караван Махмуда переходил через брод безымянной речки, как раз напротив русской сторожевой крепости.
Летко Волчий Хвост стоял на площадке воротной башни. От каравана отделился сухощавый наездник на золотистом коне и крикнул задорно:
— Аль не признал меня, друг-побратим?!
Воевода вгляделся, губы поплыли в улыбке:
— Кирша Рачьи Глаза?! А ведь это ты!
— Да яз! А кто ж еще-та?!
Глава восьмая
Пасынок дому своему
— Дозволь сказать, воевода? — Дозорный застал Слуда в саду. Старик ставил упорные колышки для виноградных лоз.
— Сказывай.
— Лодия греческая к Переяслав-граду подплывает.
— Што-о?! — Воевода отбросил топор. — Где она?
— Так што в двух верстах отселева.
— Покличь лодейного сотского Икмора.
— Да вон он сам сюда поспешает.
Сказать про великана Икмора, что он «поспешает», значит сильно погрешить против истины. Невозмутимый весельчак и задира, он никогда не торопился и всегда успевал раньше других. Шаг его был широк и легок, ум трезв и скор, приказания продуманы и толковы. Поздоровавшись с воеводой Переяслава, Икмор сразу же доложил невозмутимо:
— Спослал яз два стружка со сторожей навстречь лодии ромейской.
— И чего грекам у нас спонадобилось? — недоуменно пожал плечами Слуд.
— Скоро узнаем. Пошли на берег, воевода. Видать, разговор с ромеями будет.
— Надобно идти. Вот только облачусь по чину. Да и тебе не мешало бы поскорядину на корзно сотского поменять, — заметил Слуд.
— Эка невидаль, греки! — усмехнулся богатырь презрительно. — И так сойдет. Яз на берегу тебя подожду...
Слух о том, что к городу плывет греческий военный корабль, вмиг облетел Переяслав. Горожане облепили берег и оборонительный вал со стороны реки. Навстречу незваным гостям полетели десятки легких челноков.
Тяжелая кондура выплыла из-за поворота, лениво загребая воду половиной весел. Вскоре Слуд разглядел человека у кормового весла. Судно близко к причалу не подошло, остановилось саженях в пятидесяти, в пучину с шумом плюхнулся тяжелый якорь. Весла исчезли в люках, и на палубе появилось около полутора десятков воинов в греческой броне. Посланные Икмором сторожевые ладьи, узкие и стремительные, ринулись к берегу, туда, где стояли воевода Переяслава Слуд и его помощники.