Стреляй, я уже мертв

Наварро Хулия

— Вы здесь жили? И долго? Прежде эта земля звалась Иудеей, ее населяли и потомки Ханаана, и египтяне, не стоит забывать и о филистимлянах; по ней прошли македонцы, римляне, византийцы, персы, арабы, Аббасиды, Фатимиды, крестоносцы, османы... а теперь еще и британцы. Но именно евреи — плоть и кровь этой земли, и не смей говорить, что ты этого не знаешь, — последние слова Луи отчетливо прозвучали в наступившей тишине.

— Вы могли бы оставаться его плотью и кровью и в составе Арабского государства. Никто вам не мешал, — ответил Юсуф, пристально глядя на Луи.

— У вас свои отношения с англичанами, у нас — свои, — ответил Луи. — Однако и нам, и вам следует уяснить, что выполнение британцами их

обещаний будет зависеть исключительно от того, входит ли это в круг их интересов. Так что перевесит та чаша весов, на которой будут лежать их выгоды. А будущее Палестины зависит от того, сможете ли вы договориться с нами.

— Мне неприятно слышать, когда ты говоришь «мы» и «вы», — в словах Самуэля послышалась печаль. — Когда мы были молоды, то верили, что сможем построить мир, где все будут равны.

На этот раз слово взял Мойша. Наверное, он все же ощущал некоторую неловкость; ведь единственный не чувствовал себя здесь среди друзей.

— Мечты юности разбиваются о повседневную реальность, — изрек он. — Так сказал Маяковский; правда, он говорил о любви, но то же самое можно сказать и в отношении всего остального.

— Реальность будет такой, какую мы сами построим, — ответил Самуэль.

— Реальность такова, что все мы — разные люди; у нас разные интересы, мечты, вера. Вот мы, евреи, верили, что революция откроет нам новую эру, мы перестанем быть людьми второго сорта. Мы сражались бок о бок с остальными, веря, что и они разделяют наши мечты, но едва борьба окончилась, как выяснилось, что они мечтали совсем о другом. Такова реальность, не имеющая ничего общего с мечтой, — подвел итоги Мойша.

— В таком случае, что ты предлагаешь для Палестины? — спросил Константин.

— Я ничего не предлагаю. Просто говорю, что желания арабов идут вразрез с нашими собственными, и рано или поздно настанет день, когда нам придется отстаивать свои интересы в вооруженной борьбе, — в словах Мойши прозвучало мрачное пророчество.

— А ты, я гляжу, только и ждешь, чтобы с кем-нибудь подраться, — отрезал Мухаммед.

— Ты же сам побывал в бою, как и я, — ответил Мойша. — Оба мы знаем, каково это, смотреть, как твои товарищи падают мертвыми один за другим и знать, что следующим можешь пасть ты. Я тоже не сторонник насилия, но без него, к сожалению, не обойтись. Царь ни за что бы не отдал власть, если бы ее у него не вырвали силой. Вы сражались против турок, надеясь создать в будущем арабское государство. По доброй воле турки ни за что ни уступили бы вам ни пяди земли. А сейчас на одни и те же территории претендуют арабы и евреи. Мы хотим вернуть землю предков, ведь здесь остались наши корни — вот чего мы добиваемся. А вы не хотите делить эту землю с нами, считая ее своей, потому что жили здесь несколько столетий... Да и кто знает, кому на самом деле молились твои предки... Однако есть люди, которые будут до смерти стоять на своем — вот ваш муфтий как раз из таких... — окончив свою речь, Мойша выжидающе оглядел слушателей.

— И ты тоже, как я погляжу, — заметил Хасан.

Но тут Константин искусно переменил тему, заговорив о каких-то пустяках.

Прощаясь с Самуэлем, Мухаммед обнял его.

— Я тебя навещу. Нам есть о чем поговорить.

Мухаммед кивнул. В конце концов, он искренне любил и уважал Самуэля. Он был другом его отца, после смерти которого Мухаммед с готовностью принял на свои плечи бремя этой дружбы. Но теперь он, похоже, перестал понимать этого человека; сейчас Самуэль казался ему совсем чужим в своем элегантном костюме, в роскошном отеле, где он жил вместе с женщиной, от красоты которой захватывало дух. Мухаммед вынужден был признать, что своей красотой она затмевала даже Марину, которая обладала врожденной грацией и благородством и казалась ему красивее любой принцессы

даже с мотыгой в руках. На какой-то миг он даже позавидовал Самуэлю, решившемуся на то, на что так и не отважился сам Мухаммед: перешагнуть через людские законы, чтобы быть с любимой женщиной. Нет, Мухаммед никогда не смог бы оставить Сальму, Вади и Найму. Чувство долга никогда не позволило бы ему это сделать. Отец ни за что не простил бы ему подобного бесчестья. Но в то же время, Мухаммед никогда не переставал мечтать о Марине.

Дина была не в духе: Мухаммед объявил, что вечером к ним пожалует Самуэль.

— Надеюсь, он придет один? — осведомилась мать. — Эта русская графиня здесь никому не нужна.

— Он — наш друг, и мы всегда ему рады, кого бы он с собой ни привел, — ответил Мухаммед.

К облегчению Дины, Самуэль действительно пришел один. Он дал понять, что пришел исключительно затем, чтобы поговорить с Мухаммедом наедине, поэтому Дина и Сальма вскоре удалились, оставив их вдвоем.

— Я не знаю, как тебя и благодарить за то, что твой сын сделал для Изекииля. Если мой сын сейчас жив — то исключительно благодаря отваге твоего. Мы у тебя в долгу. И я бы хотел, чтобы Вади вместе с Изекиилем поехал учиться в Англию. Там есть отличные пансионы, где обучают всему, чему только можно. Это откроет такие возможности для них обоих!

— Я благодарен тебе за предложение, но я не хочу расставаться с Вади, — сказал Мухаммед.

— Да полно, Мухаммед! Ты же сам видишь, сколько детей из почтенных иерусалимских семей едут в Англию, чтобы получить там образование. Я знаю, ты считаешь британцев врагами; не спорю, у тебя есть причины им не доверять, но это не значит, что ты вправе лишать сына возможности получить хорошее образование. Ты ведь и сам учился в британской школе Сент-Джордж.

— Я не хочу, чтобы сын ехал в страну моих врагов. Неужели ты не видишь, что творят эти англичане?

— Могу сказать, что с арабами они ведут себя не хуже, чем с евреями, — ответил Самуэль.

— Ты ничем мне не обязан, Самуэль.

— Я обязан твоему сыну жизнью моего.

Мухаммед промолчал в ответ; его явно угнетал этот разговор.

— Ну что ж, не буду настаивать, но если ты все же когда-нибудь передумаешь, просто напиши мне об этом.

— Изекииль и Далида поедут с тобой в Лондон?

— Мне бы очень этого хотелось, и я надеюсь убедить Мириам отпустить детей. Но сейчас мы говорим о другом. Я очень встревожился, услышав слова Юсуфа.

— Да, теперь это уже не та Палестина, которую ты знал, Самуэль, — вздохнул Мухаммед. — С каждым днем пропасть, разделяющая арабов и евреев, становится все шире. Если бы ты знал, чего мы наслушались после того, как навестили тебя в «Царе Давиде»! Один из лучших друзей даже обвинил меня в измене.

На этот раз Самуэль надолго замолчал. Казалось, он сомневается, стоит ли дальше это обсуждать.

— Мне не хотелось бы тебя обманывать, Мухаммед, — признался он наконец. — Дело в том, что мы с Константином оказываем активное содействие евреям, желающим покинуть Германию. Мы сотрудничаем с Еврейским агентством, а через него — со здешними лидерами.

— А ты ведь никогда не был сионистом.

— Я и сейчас не сионист, у меня попросту нет родины. Что я могу назвать своей родиной? Польский городок, где родился? Или Россию, родину отца? Или, быть может, Францию, родину матери? Или Палестину, потому что я — еврей? Я не могу считать родиной эти земли, где погибли близкие.

— Но ведь ты помогаешь своим единоверцам обрести родину в Палестине.

— Я просто помогаю им выжить.

— О, нет, не просто выжить, — возразил Мухаммед. — Если ты сотрудничаешь с Еврейским агентством — стало быть, вместе с ним хочешь сделать Палестину страной евреев, а это значит, что собираешься отнять ее у нас.