Стригунки
Шрифт:
«Почему это не моя мама? Разве моя не может прийти к Коле? Нет! Никогда она не придет. Не догадается. А ведь когда узнала — тоже жалела…»
— Он перед тобой, Коленька, в неоплатном долгу… — продолжала шептать Василиса Федоровна.
Неожиданно она села на стул и с каким-то отчаянием сказала:
— Ты же, Зоя Николаевна, ничего, ничего не знаешь! Он, Колька, моему Ивану Дмитриевичу кровь для переливания предлагал.
Фатеева закрыла лицо руками и опустила голову на спинку стула. Онищенко шагнула к ней и, положив
— Когда? Зачем?
— Ты ничего не знаешь? — простонала Фатеева. — В августе моему последнюю ногу ампутировали… Еле выжил…
Инна кинулась к Фатеевой.
— Тетя Ася! Тетя Ася! Не плачьте!
Василиса Федоровна смахнула слезы:
— Я не плачу.
— Тетя Ася, так, значит, у Коли для Ивана Дмитриевича брали кровь?
— Нет, не брали. Нельзя у подростков брать. А Коля предлагал. Говорил: «Берите! Сколько нужно берите. У меня кровь здоровая».
Зоя Николаевна вывела Фатееву в коридор.
Инна стояла над кроватью Никифорова и не спускала глаз с его неподвижного, сосредоточенного лица.
— Кровь… Кровь свою отдавал, — прошептала она и снова села на табурет у его кровати.
Глава шестидесятая
Кончалась вторая неделя болезни Коли. Ему полегчало. Товарищи почти ежедневно теперь навещали больного. Инна Евстратова после занятий в школе не отходила от Колиной постели.
Ежедневно, приходя в класс, она сообщала о состоянии здоровья Никифорова и подробно рассказывала, как Коля ел, о чем расспрашивал, что кому хотел передать.
Однако классу было известно далеко не все, что произошло за эти две недели в палате № 3. Об этом, кроме Инны, знала лишь одна Наташа Губина. Инна делилась с Наташей всеми своими мыслями и переживаниями.
Сидя у постели Никифорова, Инна представляла себя фронтовой медицинской сестрой, которая своей беспредельной уверенностью в торжестве жизни вселяет бодрость в смертельно раненного героя. Таким героем был для Инны Коля.
В часы, когда Коле становилось хуже и вдруг начинали беспокоиться врачи, Инна думала о слабости человека в борьбе со смертью. Вспоминала она и статью академика Обручева, который ставил перед подрастающим поколением задачу продлить человеческий век.
Да, эта задача благородна!
И здесь, у Колиной постели, Инна решила стать врачом.
Губина со свойственной ей рассудительностью, стараясь проверить, тверда ли подруга в своем решении, нет-нет да и говорила Инне что-нибудь такое, что иного сразу бы охладило, например:
— Вот ты, Инка, врач, работаешь в нашей районной поликлинике. Но вместо того чтобы открывать всякие вирусы или делать операции головного мозга, тебе целый день приходится принимать больных. Один — кха-кха — кашляет, у другого живот болит, у третьего чирей за ухом вскочил.
Конечно, в Иннины расчеты выдавливание чирьев не входило, но она не
— Днем я буду работать в поликлинике, а вечером дома или в лаборатории ставить опыты.
— Ну, а если ты будешь работать в деревенской больнице? Например, у нас в Домодедове? А там нет настоящей большой лаборатории… — продолжала испытывать ее Наташа.
— Привезу из Москвы всяких приборов и пробирок.
Наташе такие ответы нравились.
Наташа тоже ничего не таила от Инны. Она рассказала подруге о событиях, происшедших в доме Зиминых, про которые ей сообщил Олег.
Олега очень беспокоила мысль, что в больнице Колю лечат недостаточно хорошо, что не все сделано для его спасения.
Выбрав удачный момент, Олег самым трогательным образом рассказал отцу о Никифорове.
— Понимаешь, папочка, он мой самый-самый лучший друг! У него отца нет. Мама зарабатывает мало. Давай мы ему за деньги вызовем самого знаменитого профессора! Помнишь, как ты мне вызывал, когда у меня скарлатина была? В золотых очках!
Кузьма Кузьмич был занят какими-то своими мыслями и просьбу сына пропустил мимо ушей.
— Мало ли на свете болеет мальчишек, которые по своему недомыслию гоняют на коньках по речкам и проваливаются под лед? Наука ему будет.
— Папа, да ты все перепутал! Он не на коньках катался! Он девочку спас!
Кузьму Кузьмича начинала раздражать настойчивость сына:
— Ты пойми сам! Почему это я должен тратить деньги на какого-то мальчишку?
— Да ведь он, папа, попал в прорубь, спасая девочку!
Кузьма Кузьмич, не придавая особого значения тому, что говорит, пообещал:
— Ладно, поговорю.
Весь следующий день Олег жил мыслью о том, как отец приезжает к знаменитому профессору, как рассказывает ему о подвиге Коли, как профессор записывает адрес и на машине с красными крестами спешит выручать Никифорова.
Вечером, в половине девятого, Олег взобрался на подоконник, чтобы не пропустить, как во двор въедет отцовская «Победа», а когда машина показалась, бросился открывать дверь:
— Ну, как профессор?
— Какой профессор? — удивился Кузьма Кузьмич. — Ах да! Ты все насчет этого мальчишки. Знаешь, закрутился, забыл.
— Как же это ты, папа, забыл? — сокрушался Олег.
Наташе было жалко Олега, когда он ей все это рассказал. Она поделилась рассказанным со своим отцом.
— Дубина и скряга, — отозвался Губин о Зимине. Потом потер лоб и, видимо вспомнив, что раньше слышал от товарищей дочери об отце Олега, добавил:
— Ничего, Наташка! Скоро такой народ переведется. А насчет Никифорова не беспокойтесь. Его и без платных профессоров советские врачи вылечат.
…На следующий день, придя на дежурство в больницу, Инна заметила на Колиной тумбочке письмо Окуневых. Инне хотелось узнать, что пишет Рем, но без разрешения Коли прочитать письмо она не решилась.