Стриптизерша
Шрифт:
— Я танцовщица, — я не возражаю. — Не... не как на сцене, совсем нет. Настоящие танцы. Джаз, современные, балет.
— Станцуешь для меня?
— Что, прямо сейчас?
Он кивает, целует меня в скулы и отворачивается от меня, оставив полотенце в моих руках. Я в ступоре, не в силах оторвать взгляда от его ягодиц, пока он поднимается по лестнице, обнаженный, как статуя. Я хочу, чтобы он обернулся, но в то же самое время рада, что он этого не делает. Он возвращается в шортах и берет меня за руку. Он ведет меня через свой дом, подобный дворцу, в котором живет один, в спортзал. Там находятся все виды тренажеров, а также свободное пространство.
Он
— Я занимаюсь тай-чи. Это очень круто, и в то же время успокаивает. Помогает сконцентрироваться, так, что я просто могу... предаться движению.
Я выхожу на середину свободного пространства. Начав разминаться, я осознаю, как давно не танцевала для себя.
— Можешь включить музыку? — я убираю сумочку и расстегиваю блузку.
На мне надета блузка на пуговицах поверх спортивного топа и капри. Как раз подходит для танцев. Я рада этому, но нервничаю. Доусон достает из кармана телефон и подключает его к какому-то устройству в стене. Я никогда не слышала этой музыки, но она — сам Доусон. Симфоническая, оркестровая, но с суровыми готическими нотками, с гитарой и ударными, утяжеляющими ее. Слова задумчивые, мрачные и слегка религиозные. Я не могу удержаться на месте.
В этом нет никакой техники; чистое движение. Мое тело двигается, растягивается, крутится, становясь продолжением музыки. Я подпрыгиваю, изгибаюсь, делаю пируэты, и не существует ничего, кроме музыки и моего танца. Чистота экспрессии заставляет мои эмоции выплескиваться наружу.
Я забыла о танцах. Я позволила им отойти на задний план из-за работы и учебы. Потеряла эту часть себя, а теперь... Доусон вернул мне ее. Я танцую и танцую. Начинается другая песня этой группы, и я продолжаю танцевать. Я чувствую, что он наблюдает, но мне все равно.
Нет, это неправда. Мне не все равно. Это так важно. Я чувствую его взгляд и выкладываюсь еще сильнее. Я хочу, чтобы он увидел настоящую меня. Несколько раз он просил меня сказать правду, и вот я говорю ему эту самую правду, не словами, а чем-то более осязаемым, чем-то, что исходит из глубины моей души. Слова могут лгать. Слова могут обманывать и скрывать. Но то, что ты делаешь, как ты двигаешься, твои прикосновения не могут обманывать.
Когда музыка заканчивается, я останавливаюсь, тяжело дыша. Доусон стоит, скрестив руки на груди, на его лице выражение, которое я не могу разгадать. Я восстанавливаю дыхание и жду. Он подходит ко мне, его глаза ярко-зеленого цвета, цвета желания. Он касается меня, стирая пот с моих рук, убирая волосы с моего лица, бесконечно нежно трогая меня своей страстью.
Он немного колеблется, и затем целует меня.
И я снова теряюсь. Боже, его поцелуй захватывает меня. Засасывает меня своим теплом, мощью, сексуальностью и решительностью. Даже легкий привкус зубной пасты на его губах притягивает. Я вдыхаю запах шампуня в его волосах и налет цитрусового лосьона, или что было на его коже. Его руки гладят меня, обнимают и возбуждают во мне желание. Он целует, целует, целует меня.
И я целую его в ответ.
Я свободна. Я полностью отдаю себя.
• Глава 13 •
Есть только он. Как раньше уже не будет. Его прикосновения уносят меня в вечность. Наш поцелуй длится бесконечность. Эти мысли абсурдны даже для меня, но каким-то странным образом я знаю, что они правильные.
Его руки, как тюремные решетки, но из этой клетки мне не хочется убегать. Он весь — сплошное противоречие: жесткий и нежный,
Мои руки лежат на его голой твердой груди, ногти царапают кожу, я могу думать только о том, как наши губы сливаются в поцелуе. Мои соски трутся о его грудь через жесткий материал лифчика и тонкую хлопковую майку. Его шорты едва могут скрыть возбуждение, я чувствую его жесткую, твердую, горячую длину напротив моего живота, очевидное доказательство того, какие чувства он ко мне испытывает. Я чувствую его эрекцию, когда он упирается мне в живот, и это пугает. Он огромный и твердый, как скала, и... я хочу увидеть его. Прикоснуться. Хочу почувствовать... и попробовать. Я знаю, даже думать так греховно и неправильно, но, да поможет мне Бог, это правда. Я хочу попробовать все, что он может мне предложить. Чувствовать его всего.
Я готова отдать ему все, что у меня есть.
Но он должен знать, что будет первым и единственным. Пытаюсь выдавить хоть слово из себя, но вместо этого целую его.
Он подхватывает меня на руки, крепко прижимает к себе, и, не прерывая поцелуй, несет через весь дом. Мои руки гладят его плечи и шею, я начинаю задыхаться, но, прикрыв глаза, стараюсь сохранить ясность мыслей, правда, это выше моих сил.
Я не помню, как мы оказались в комнате. Лежа на спине в кровати, я тянусь к его губам своим жадным ртом. Сильные, настойчивые пальцы расстегивают мою рубашку и отбрасывают ее в сторону. Я приподнимаюсь, предоставляя ему доступ к застежке бюстгальтера. Он быстро и эффективно разделывается с тремя крючочками, избавляя меня от ненужного предмета гардероба.
Доусон позволяет мне прикрыться руками. Устраиваясь рядом со мной, смотрит в глаза.
— Позволь мне увидеть тебя, детка.
Зажмурив глаза, я качаю головой.
Он смеется, выводя незамысловатые рисунки указательным пальцем на моем животе: ленивые движения, спускающиеся вниз. Его глаза наблюдают за мной, и я заставляю свои веки открыться и встречаюсь с ним взглядом по-прежнему лежа словно камень. Он сжимает края моего пояса вместе и освобождает застежку. Я не двигаюсь, пока он медленно расстегивает молнию, обнажая кусочек черного кружева такого же, как и на лифчике. Я даю молчаливое согласие, когда он берется за пояс штанов, его рука стягивает их вниз по моим бедрам. Я не помогаю, но и не сопротивляюсь. Вскоре я остаюсь без нижнего белья абсолютно голой.
Знакомое состояние, но я никогда не чувствовала себя более уязвимой.
Его глаза горят зелено-коричнево-серым светом с намеком на синеву по краям. Неудержимое желание в них сжигает меня. Проведя рукой по моему животу, он проникает пальцем под черную эластичную ткань с выведенным розовым «Victoria’s Secret». Я моргаю, дважды, сглатываю пульсирующий узел страха. Указательный палец его правой руки, скользит по изгибу упругих бедер. Я не поднимаю их, не свожу с него взгляда и позволяю ему раздевать меня.
Он уже раздевал меня. Осталось завершить задачу. Он видел все остальное, а теперь увидит меня полностью обнаженной.
Но он останавливается, когда белье едва покрывают верхнюю часть моей киски.
— Сними их. Если действительно этого хочешь.
Это мой последний шанс. Я вижу это. Если откажусь, он узнает, что я слишком боюсь.
Я?
Меня не мутило, дыхание оставалось размеренным, не было никаких ощущений, которые, как правило, сопровождали меня во время сильных эмоций. Я в ужасе от того, что, правда, готова сорваться с кончика языка.