Строговы
Шрифт:
Но в эту минуту Матвей поднял голову, и в глазах его плеснулся испуг:
– Ты… как… ты попал сюда?
– Не бойся, тятя. Я не за тобой пришел, я шел сюда своей дорогой.
– Товарищи рабочие! – послышался голос докладчика. – Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков выдвинула лозунг: «Долой самодержавие!», «Долой войну!» Что это значит?
– Садись вот тут, Максим, слушать будем, – сказал шепотом Матвей.
И Максим опустился рядом с отцом на широкую плаху возле фонаря.
ГЛАВА
1
Перед самой жатвой Матвей с Максимом вернулись в родное село. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год.
Бросать работу в городе Матвею не хотелось, но случилось несчастье: тяжелой, металлической чушкой ему зашибло ступню.
Матвей сначала крепился и продолжал работать.
Ходил он на пятке, сильной боли не чувствовал. Однако через несколько дней нога вспухла, началось воспаление, и пришлось лечь в больницу. До ампутации и общего заражения крови дело не дошло, но врачи посоветовали ему с работы уйти.
Сильно обеднели Волчьи Норы за годы войны: без хозяйского догляда покосились избы; заборы и навесы пошли на дрова. Мужиков моложе сорока пяти лет и парней старше восемнадцати в селе больше не осталось. Уже в десятках семей оплакивали близких, погибших на фронте, уже не одна солдатка маялась с «кормильцем», вернувшимся домой без руки или без ноги.
А порядки оставались все те же. Не живи Матвей в городе, не знай он, что творилось на свете, можно было бы подумать, что не начиналась революция, что страной по-прежнему правит царь со своими министрами-казнокрадами.
Правда, еще по весне исчез куда-то урядник Хлюпочкин, на селе оставались только его жена и сын. Но зато в старостах Волчьих Нор ходил сам Евдоким Юткин. Держался он теперь с народом мягче, был с людьми обходительнее и даже меньше пьянствовал. Матвей встретился с Юткиным на улице в первые же дни по приезде.
– Здорово, зятек! – несмело подходя, крикнул Юткин и первый приподнял картуз. – Погостить или насовсем прибыл?
– Здорово, староста, – ответил Матвей, намеренно не называя тестя по имени-отчеству и не отвечая на вопрос.
– Зашел бы, Захарыч, не век же нам враждовать, – словно не замечая сухости, пригласил Евдоким.
– К лицу ли тебе, староста, знаться с такой голью перекатной? – засмеялся Матвей.
– А, брось, Захарыч, чуждаться! Как говорится: кто старое вспомянет, тому глаз вон, – совсем по-дружески проговорил Евдоким. – Теперь все граждане друг дружке ровня и вроде как братья. И свобода для всех полная! – с чувством произнес он, чтобы расположить к себе Матвея.
– «Свобода, равенство, братство!» – повторил Матвей всем теперь хорошо известный лозунг и засмеялся. – Ты хитер, староста, – видать, и революцию не прочь заставить на себя пахать!
– Это как же понимать? – несколько растерялся Евдоким Юткин.
– А очень просто. У тебя всё: и земля, и хлеб, и деньги, а теперь вот и власть. У меня одна коровенка, одна полоска ржи и батраков полон дом. Ну как же мы с тобой не ровня?!
– Не ровня пока, верно, – смутился Юткин. – Да рази ж я не помог бы тебе подняться на ноги, захоти ты только…
– Нет, не захочу, – сказал, точно отрубил, Матвей. – Никогда у нас с тобой ни
– Эх, Матвейка! – с сердцем проговорил Евдоким. – Как был ты бродягой бесхозяйным, так, видать, им и помрешь. Неужто опять народ будешь мутить?
– Там видно будет! – уже на ходу бросил Матвей и зашагал по улице, опираясь на палку и слегка прихрамывая.
Юткин посмотрел ему вслед, в широкую спину, плотно обтянутую брезентовой курткой мастерового, и плюнул со злости. Вечером он стаканами глушил самогон и ругал зятя «контрой» и супротивником революционной власти.
Перед шишкобоем Матвей не раз беседовал с Устиньей Пьянковой, женщиной бойкой и смелой. Устинья подбила солдаток и некоторых стариков, что посамостоятельнее, на общественный выход в кедровник. И как бы в ответ на это Юткин на первой же сходке заявил, что никому препятствовать в ореховом промысле не будет. Подивился этому Матвей, но все разъяснилось на другой же день после мирно проведенного всем селом шишкобоя. Все безлошадные вынуждены были продать орех на маслобойку Юткиных и Штычкова. Цены хозяева установили такие низкие, что весь прибыток от самостоятельного промысла опять попал в их карманы.
«Нет, видно, без мужиков тут ничего не поделаешь», – сделал для себя безрадостный вывод Матвей.
Вскоре, однако, поре «безмужичья» в Волчьих Норах наступил конец. Один за другим стали возвращаться люди с приисков, с шахт, из мастерских, закрывавшихся по недостатку сырья, державшихся до этого на военных заказах. Осенью вернулись еще более обнищавшие братья Бакулины, Захар Пьянков, Кузьма Сурков и Никита Забегалов. Пришли с белыми билетами покалеченные войной Тит Горковенкнн и Кирилл Бодонков. Из лазаретов, из ближних и дальних городов потянулись домой солдаты – кто в отпуск, кто самовольно. На николу-зимнего в село заявилась группа фронтовиков, среди них Архип Хромков, Калистрат Зотов и даже несколько одногодков Артема Строгова.
2
Возвращение в село солдат было встречено как признак близкого окончания бедствий войны. Народ кормился кое-чем – овощами, сушеной ягодой, – хлеб давно уже пекли пополам с лебедой. Теперь обрадованные волченорские бабы наварили браги, некоторые выклянчили у богачей муки и нагнали вонючей, сшибающей с ног одним запахом самогонки. Солдат зазывали чуть не в каждый дом угостить, порасспросить, что делается на белом свете, про войну, про новую власть, про своих близких, оставшихся еще на фронте. Матвей Строгов, не любивший выпивок, отсиживался дома.
С неделю на селе гуляли буйно, беззаботно, а когда протрезвели, жизнь показалась еще безотрадней.
И снова, как в былые годы, потянулись люди в полуразвалившийся домишко Строговых. Первыми пришли поговорить по душам фронтовики Архип Хромков с Калистратом Зотовым и с ними Силантий Бакулин.
– Что же это такое, Матвей Захарыч, – сразу же, поздоровавшись, громко заговорил Бакулин, – в других местах, слышь, новая власть объявлена, новые порядки, а мы тут всё шапки перед Евдокимом Платонычем ломаем!