Строговы
Шрифт:
– С какой стати, Захарыч! Али я нехрещеный? Честь по чести рассчитались. Я, видишь, толковал, не обождет ли он до нового урожая. А ты, Мартын, ябедник! – Голос Демьяна вдруг зазвучал по-хозяйски желчно и зло.
Мартын стукнул костылем.
– Тебе, Демьян, можно не ябедничать. У тебя на дворе чего-чего нет! А все нашими руками добыто.
Демьян позеленел от гнева и прошептал со злостью:
– Приезжай на коне. Так и быть, все отдам.
Обрадованный таким оборотом дела, Мартын в тот же час взял у Матвея лошадь и поехал к Демьяну, чтобы получить вторую половину заработанного хлеба. Не тут-то было.
– Мужики, помогите правду отстоять у живоглота! Заработанное не отдает, измывается… А что я могу с ним сделать? Я, вот видите, – он показал на деревяшку, прикрепленную к обрубку ноги, и покачнулся, – половину себя на фронте оставил, а он тут наживался да брюхо себе наращивал…
Некоторые из помольщиков встречали Мартына на мельнице, видели, как добросовестно он работал. И все они не раз кляли Демьяна, дравшего с них за помол по восьми фунтов с пуда, да еще и старавшегося обсчитать, обвесить, за жадобу ненасытную. Мужики вступились за инвалида, и Демьян, боясь, как бы не получилось чего недоброго, вынужден был отвесить все, что причиталось Мартыну, – до последнего фунтика.
«Вот оно как миром-то! Прав оказался Матвей», – думал Мартын, возвращаясь в село, и улыбался: на санях у него лежало два с половиной куля муки.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Всю вторую половину зимы Матвей безвыездно провел дома. Чинил хомуты, ладил соху, борону, готовился к трудной весне, к подъему пашни на целинном участке. Даже дед Фишка заразился горячкой этой подготовки и тоже суетился по двору. Анна смотрела на Матвея и удовлетворенно думала:
«За ум взялся мужик».
Но мысли у Матвея были невеселые. Сельчане, бывавшие в городе, привозили вести одну страшнее другой: будто главный царский министр отдал приказ расстреливать всех, кто идет против царя, и патронов не жалеть; будто по сибирской чугунке едет генерал-каратель и со всеми забастовщиками расправляется беспощадно – кого казнит, кого на каторгу отправляет; будто судьи теперь из одних генералов да офицеров и судят они прямо в поле, – оттого и называются «полевые», – тут же судят, тут и расстреливают. Говорили еще, что в городе рабочие подняли восстание и хотели установить свою рабочую власть, да ничего не вышло из этого, – казаков и войска понагнали в город. Несколько дней и ночей будто шел кровавый бой на улицах.
Хотелось Матвею побывать в городе, самому все разузнать, и придумывал он для этого всяческие предлоги, но Анна, достаточно было ему заикнуться об этом, поднимала против него весь дом.
– Куда ехать? На смерть? Времена-то какие! – в один голос твердили и Анна и Агафья.
В самое половодье, когда весна катила по оврагам и буеракам бурные потоки воды, к Строговым заявился
Темной апрельской ночью по тракту к Волчьим Норам, хлюпая по лужам, пробирался человек. Ноги его вязли в грязи и скользили. Он шел, опираясь на палку, мокрый и уставший.
Войдя в село, он подошел к ближней избе, постучал палкой и, когда из-за окна отозвались, спросил:
– Скажи, хозяин, где живет здесь Матвей Строгов?
– А иди до горы прямо. Там неподалеку от церкви увидишь старый пятистенный домишко. В нем и живет.
Человек поблагодарил полусонного хозяина и пошел, палкой отбиваясь от рычавших собак.
Возле дома Матвея он постоял немного, о чем-то подумал, потом подошел к окну, но быстро вернулся и вошел во двор. Тут он долго бродил, отыскивая крыльцо. Во дворе было еще темнее, чем на улице. Наконец он нащупал веревочку от щеколды и дернул. Со свистом открылась внутренняя дверь.
– Кто там? – спросила Агафья.
– Строгов здесь живет? – спросил человек за дверью, по голосу уже узнав Агафью.
– Тут, тут живет Строгов. А кто это?
– Открывай, тетушка Агафья. Это я, Беляев.
– Батюшки-светы! Тарас Семенович! – воскликнула Агафья и, не открывая дверь сеней, бросилась обратно в дом.
– Матюша! Нюра! Фишка! Вставайте скорее, Тарас Семеныч приехал! – зажигая восковую свечку, кричала Агафья.
И, вспомнив, что дверь она не открыла и Беляев продолжает стоять на крыльце, она, по-старушечьи шаркая ногами, заторопилась в сени.
Беляев вошел в прихожую – большой, мокрый. Высокие сапоги его были в грязи, брюки, тужурка, черный картуз набухли водой. По крупному морщинистому лицу текли струйки, а на ресницах блестели дождинки.
Агафья по-матерински ласково обняла Беляева и бросилась к самовару. Дед Фишка в одних нижних шароварах стал помогать Беляеву снимать мокрую одежду.
Матвей, заспанный, взволнованно пожал Беляеву руку и, не зная, о чем говорить, смущенно улыбался. Анна вышла из горницы позже всех, приветливо, но сдержанно поздоровалась с гостем и ушла в куть помогать Агафье. Простота Беляева подкупала ее, но все же некстати явился гость. Своих дел было по горло.
Суматоха в доме разбудила и Артемку. Он вскочил с постели и вышел посмотреть, что случилось. Увидев Тараса Семеновича, он узнал его, застеснялся, хотел уйти обратно в горницу, но Агафья удержала его.
– Иди, сынок, поздоровайся с дядей Тарасом. Помнишь, как он тебе сказки рассказывал?
Артемка подошел к Беляеву, подал руку. Тарас Семенович обнял мальчугана, погладил его по голове.
– Вот, брат, какой ты большой стал!
– Скоро пахать с отцом поедет, – проговорила Анна, довольная вниманием, которое Беляев оказывает ее сыну.
За чаем Агафья, Матвей и дед Фишка рассказали Беляеву о смерти Захара, о гибели пчелы, о Зимовском, крепко осевшем в Юксинской тайге.
– А я вначале на пасеку было направился, – проговорился Беляев. – Да потом дай, думаю, спрошу на всякий случай у мужиков. Знают, наверное. По дороге встретил одного новосела, он мне и сказал, что на пасеке какой-то приказчик Кузьмина обосновался.
– А ты, Тарас Семеныч, на охоту? – спросила Агафья.
– Да. Решил опять побродить с ружьем, – ответил Беляев, незаметно подмигивая Матвею.