Строители
Шрифт:
Вяткин с интересом смотрит на меня, снова садится в кресло.
— Вы это серьезно? А для чего это мне? Что оно мне даст?.. Что это мне даст?
— Вам ничего, стройке много.
— Так сказать, «государственные интересы»?
— В определенной мере — да.
Вяткин снова встает.
— Хотите, я вам вот что скажу… Все эти разговоры о «государственных интересах» на нашем уровне яйца выеденного не стоят. Их придумали лодыри. Свое дело, на которое их посадили, они загубили и, чтобы оправдать себя, треплют о государственных интересах. А государственный
Я провожаю его до ворот стройки.
— Почтение мне оказываете?! — насмешливо говорит он, протягивая руку. И все же я вижу, что ему приятно. — А почему вы выбрали меня? «Главную язву», как меня прозвали.
— Если откровенно, то мне почему-то казалось, если вас попросить, вы поможете. А ваша поддержка на предстоящем совещании — это много.
Какая-то тень проходит по его лицу.
— Про тебя, Нефедов, многое говорят: плохое, хорошее… Тоже, откровенно говоря, ты мне нравишься… Но на мою поддержку не рассчитывай, ни к чему мне это. — Его лицо снова принимает обычное насмешливое выражение. — Стар я для таких дел. Понимаешь, Нефедов, стар.
Я не сдавался, сделал еще одну попытку.
Как тогда, в первый раз, в вестибюле СЭВ меня встретил сотрудник в черном костюме — старомодном, как я его оценил, но вполне вероятно, что я ошибался — костюм был сшит именно по последней моде.
— У нас обычно созваниваются… но не трудитесь, я сейчас спрошу по внутреннему телефону. — Он набрал номер и что-то тихо спросил. — Пожалуйста, Владимир Александрович, Кареев вас ждет. Вы помните, как пройти? — Он улыбнулся.
Кареев внимательно выслушал меня. Как все тут отличалось от привычных разговоров. Ни одного упрека типа: «Где же вы были раньше?» или «Ну вот, проспали!»
— Мне уже звонил ваш начальник главка, — тихо сказал Кареев. — Секретариат не возражает против расширения участия фирм в строительстве. Но так как с ними договаривались лишь на поставки и шефмонтаж, то этот вопрос могут решить только сами фирмы. Ведь вы знаете, что каждая страна — член СЭВ работает по плану.
Он не сказал ничего, что часто говорят в таких случаях на стройке, подчеркивая отказ и тем самым конец разговора, «Так что уж извините, но…» или «Рад бы помочь, но…». В этих выражениях мне всегда почему-то слышится совсем другое: не «извините», не «рад», а «проваливай скорее отсюда».
— Посидите еще немного, — сказал Кареев.
Принесли кофе. Мы минут двадцать поговорили о стройке, и я ушел.
«Теперь все, успокоился?» — иронически спросил я сам себя, когда вышел на улицу. «Теперь все», — серьезно ответил я. «Или, может быть, еще куда-нибудь побежишь? Может быть, в институт, к бородачу побежишь, уговаривать, чтобы он, бородач, на совещании выступил за тебя и против себя? А?» — «Ладно, хватит иронизировать. Сказал — все».
В этот момент я отчетливо и с достаточной долей горечи впервые подумал, что совещание может не принять мои предложения. Что тогда?
Так я шел всю дорогу, «мирно» беседуя сам с собой. Поднялся по Столешникову переулку,
«Ну хорошо, — мысленно возразил я, — а там, за Москвой, ведь тоже нужны стройки?»
«Тут строить», — требовал Долгорукий.
Я шел по знакомым улицам, здесь все напоминало мне о Вике. На этой старенькой скамейке мы сидели («Хорошо тут, Витя, мы будем ее помнить. Правда?»); тут во время ливня, когда поток мчался по мостовой, я перенес ее через улицу («О, Витя, как жалко, что ливни бывают так редко»); за этим окном была моя комната. Сюда Вика приходила часто… Эта проклятая мужская память! Как отчетливо-безжалостно она все зафиксировала…
Воспоминания причиняли мне нестерпимую боль. «Ладно, чего мучиться», — говорил я себе. И утешался: «Все забудется. Надо держаться!»
На стройке ко мне сразу зашел коренастый улыбающийся человек.
— Dobry den! — приветствовал он меня.
Я встал.
— Здравствуйте!
— Zastupce firmy «Vytah».
Я беспомощно улыбнулся.
— Nem tudom, — почему-то по-венгерски ответил я единственной фразой, которую успел выучить: — Не понимаю.
— Vytah, — сказал он и, двигая рукой вверх, произнес: — Чик-чик-чик!
Что бы это могло значить? А, понятно!
— Очень приятно, товарищ Вытяг, — сказал я, — а моя фамилия Нефедов.
Посетитель смеялся долго и основательно.
— Cecetka, — сказал он.
Я снова не понял: при чем тут «чечетка»?
Прибежавшая на мой звонок Елена Ивановна жарко зашептала мне на ухо, что товарищ — иностранец.
— Звоните в СЭВ, Елена Ивановна! Узнайте, кто это? Пусть пришлют нам переводчика, — отчаянно просил я. — Готовьте встречу… Ах, черт побери, как это мы пропустили. Очень приятно, товарищ Вытяг.
Посетитель снова засмеялся.
— Кофе, коньяк? — шептала Елена Ивановна.
— Да-да, конечно! И нарзан…
— Э… э… — огорченно протянула Елена Ивановна. — Нарзан кончился. Я уже думала, что бутылки будут у нас до конца строительства, а венгры…
— А, да-да! Пошлите срочно за нарзаном.
Выручил нас вездесущий Карл Альбертович. После нескольких проб на разных языках он радостно закричал, что товарищ прибыл из Чехословакии, что смеется он потому, что Vytah совсем не его фамилия, а по-чешски означает «лифт».
— Ведь он вам, geehrter Genosse Виктор, показывал рукой вверх: «чик-чик-чик»? Показывал? Это, Genosse Виктор, так движется лифт. A Cecetka — как раз его фамилия, Феликс Чечетка.
Елена Ивановна уже устанавливала на столе гостевой сервиз, но все наши традиции полетели вверх тормашками. Феликс Чечетка повел нас в комнату, в которой он расположился. Тут уже был Быков в своем международном зеленом пиджаке, лучезарно улыбался Ким, ведя оживленную беседу на пальцах с незнакомым молодым человеком. «Чик-чик-чик», — то и дело говорили они.