Строители
Шрифт:
— Виктор Константинович, — прервал мои мысли Генрих, — odpowidz, ответ?
— Пока не закончат перегородки, переход запрещаю.
Все молчали. Я вышел из комнаты. Завтра посыплются жалобы, попреки. Подключится трест, вежливо, но твердо выскажутся фирмы. Ничего, переживу.
…В кабинете звонил телефон. Но когда я снял трубку, послышались короткие гудки. Через открытое окно было видно, как медленно догорал строительный день. Уходили машины, автокраны, погрузчики — вся армия, которая обеспечивает доставку деталей и конструкций — частиц здания. Как там ни превозноси технологию и ритм, но не менее важен сбор этих частиц, изготовленных на разных заводах, в разных городах разных стран. Вот вовремя не пришла
Шесть часов вечера. В соседней комнате бьют часы, из избушки над циферблатом сейчас выскочит кукушка… Быков всегда являлся на совещание, когда она выскакивала.
«Так!» — я сажусь в мягкое кресло у маленького столика. Приятно, можно вытянуть ноги. Можно считать, что день закончен и не прошел даром… Даром? Конечно, «даром» не прошел. Ведь я запретил переходить на следующий этаж. Попросту угробил завтрашний день… «Это — система», — лениво говорю я себе. Лениво, потому что об этом уже думал. В этот момент у меня появляется мысль, что большинство философских наук в общем изучают общение между людьми, а вот самое сложное — общение человека с самим собой — изучено мало. Во всяком случае, таких научных трудов я не встречал… Или ошибаюсь? Такие труды есть?
Хорошо! День уже закончен. Пегий пес — последнее время, словно чувствуя мое одиночество, частенько заходит ко мне — тоже лениво позевывает в углу, поглядывая одним глазом на телефонный аппарат… Столько неясных вопросов, а тут еще один — как возникло пристрастие пегого пса к телефонам? Во всяком случае, когда раздается звонок, он вскакивает и подходит к столу, словно желая принять участие в разговоре, и, заметьте, только когда звонит городской телефон.
Но сейчас мы оба знаем, что никто не позвонит и что — самое приятное — мне никуда не нужно звонить. Я жду — вслед за машинами уйдет со стройки и первая смена. Почему они там в корпусе застряли? Почему? Разве не понятно? Сейчас многоуважаемый товарищ Роликов на Совете держит речь, как будто длинной речью можно смонтировать перегородки…
«Так!»… Очень, очень приятно, что ушел уже и мой помощник Сергей Иванович Бега. Кто-то в главке посчитал, что такая важная персона, как я, должна иметь не обычного секретаря-машинистку, а Помощника. Помощник — это значит… Честное слово, я скучаю по Елене Ивановне, немного смешной, старомодной секретарше, которая непрерывно курит, тушит сигареты в самых неожиданных местах: на стекле моего письменного стола, ручке двери, строительных образцах (Мой Помощник не курит!), которая наивно старалась оберегать меня от посетителей и даже от моих личных знакомых, а в то же время часто забывала о служебных поручениях (Помощник в мою личную жизнь не вмешивается, никогда не забывает о поручениях!), которая при встречах с иностранцами надевала старомодное черное платье и так чарующе неуклюже разливала кофе, как будто вместе с кофе отдавала часть своей души. (Мой Помощник всегда одет по моде, кофе доставляется из столовой по его телефонному звонку…) Ну скажите, пожалуйста, что это за кофе по телефону, что это за работник, который ничего не забывает, никогда не ошибается и вечно служит укором своему начальнику?! Да, забыл главное — милая Елена Ивановна никогда со мной не соглашалась, всегда спорила и учила меня. Примерно четверть своего служебного времени я тратил на то, чтобы ее убедить… (Мой Помощник никогда не позволяет себе возразить, выслушает и в срок все сделает…) Тьфу! Не человек, а какая-то человеко-машина, изобретенная в век НТР.
А каков он внешне? Какой? Не помню. Роста, кажется, среднего. Точно — среднего роста! Толст? Худощав? Минутку… Да, конечно, средней, так сказать, толщины… Волосы? Средние… Извините, конечно, таких не бывает —
Мой Помощник ушел, и сейчас я блаженствую в мягком кресле. Все же прошло уже около часа, о чем они так долго говорят? Я поднялся и не спеша вышел из конторы, ожидая каждую минуту, что навстречу мне пойдут звеньевые.
На первом этаже, где заседал Совет, было тихо, слабо горело дежурное освещение. Куда они могли деться? Откуда-то сверху доносились обрывки разговора. Я поднялся на лифте. И вдруг увидел Роликова. Он стоял на козлах и крепил перегородку.
— Виктор Константинович, — сказал Роликов таким тоном, как будто уже давно ждал меня. — Тут что-то плохо крепится. Мои хлопцы говорят…
Я взобрался на козлы.
— Это гайки от нижнего крепления, Роликов. Дайте-ка ключ.
Он сразу повеселел, похвастался:
— Тут, Виктор Константинович, Совет в полном составе, и со всех звеньев по десять хлопцев. Это, Виктор Константинович, сила, когда за работу одного звена отвечают все. Правда? Наверное, электрозавертку можно применить, как вы думаете? И прорабы работают, Виктор Константинович, наши и фирменные. Тот Тоймед, что спорил с вами на Совете, первым начал… Быстро работают. Но мои хлопцы, Виктор Константинович, побыстрее… А вы ничего!
— Но все же похуже ваших хлопцев? — спросил я.
Роликов недоуменно посмотрел на меня: есть же люди, которые задают странные вопросы.
— Конечно, хуже, извините, пожалуйста.
В двадцать два часа работа была закончена. Я дал «добро» перейти завтра на следующий этаж.
Я был зол на себя. Какого черта я полез на козлы? От непривычной работы болели руки, костюм перепачкан. А самое главное — нарушил великий закон управления: «Каждый работник должен выполнять свою, порученную ему работу»… Какого черта! И все же, когда ехал домой и Метрополитен снова отпустил мне двадцать минут, я думал о Братстве. Может быть, прочтя эти строки, кто-нибудь посмеется: «Какое тут Братство, да еще с большой буквы?! Ну помогли болгарам собрать перегородки, так что же?» Но именно сейчас, в 23.00, через год после начала работы, я впервые так ясно понял значение стройки. Завтра появятся десятки, сотни вопросов, которые нужно немедля, срочно, молниеносно решить — все станет будничным, привычным. Но этот вечер не забудется, в трудную минуту горечи, разочарований я вспомню о нем…
Как странно и неожиданно возникает мысль… Рано утром я подошел к обрыву над рекой. Вдали, вдоль излучины реки, деревья по-осеннему красовались разноцветными листьями. Было такое впечатление, что деревья стоят на мосту. Вот-вот кто-то подаст сигнал, и они медленно двинутся вслед за машинами.
Почему при этом я вдруг вспомнил Быкова и Марию? Ну, Мария — понятно, но какое отношение имеет мрачный, ершистый Быков к деревьям, ярко расцвеченным желтым, оранжевым, красным цветами?
В восемь утра, стоя на обрыве, я думал о Быкове. Вспомнил, как совершенно разные люди — представитель фирмы «Gummi» благожелательный Карл Альбертович, бригадир и секретарь парторганизации вездесущий Роликов, начальник отделочного СУ насмешливый Вяткин — убеждали, что именно я должен выручить Быкова, хотя он делал все, чтобы портить мне жизнь. Карл Альбертович сказал, что с Быковым поступили несправедливо, а раз это так, то Виктор должен восстановить справедливость; Роликов сказал, что Быков нужен на стройке, что коллектив берет от него только хорошее, а раз так, то Виктор Константинович обязан что-то сделать. Для Вяткина важен, оказывается, не сам Быков, а мое отношение к Быкову… Черт знает, что Вяткин наговорил о вожаке, вожде, о том, что им, Вяткиным, будет легче и радостнее жить, имея достойного вожака, и поэтому я, Нефедов, должен поступить по-особому…