Струна (=Полоса невезения)

Соколов Алексей

— Ну и что теперь? Жаловаться на самый верх? Главному?

Осоргин не ответил. Повернувшись лицом к окну, он молчал, плечи его как-то странно закаменели, а пальцы со всей силы вцепились в белый подоконник, словно желая его отломить.

— Смотри, какой расклад, — наконец отозвался он. — К утру подсчитают детские голоса. И уверяю тебя, большинство скажет, что Соболев — предатель, и с ним надо по всей строгости. Ты не забывай про ту малышню, которых избили. Дашеньку, которой ребро сломали. У нас, знаешь, старшие мелких мало сказать не обижают, а вообще за них горой. Самому же пришлось внедрять… А Соболев, кстати, для них почти чужой. Вот и смотри.

А дальше, учитывая демократическое волеизблевание нашей детской массы, нам троим — мне, Стоговой и тебе — придется решать судьбу Соболева. При этом невозможно оставить его в «Веге». Невозможно перевести в «Березки» — если я и стану этого добиваться, то на волокиту уйдет хорошо если месяц. А ждать «Вега» не станет — зафигачит пацана в Заполье. На улицу его тоже не выгнать. Патронаж «Струны». Получается, либо Заполье, либо…

Он вновь замолчал и потянулся за сигаретой. Желтое пламя зажигалки ударило меня по глазам, рассыпалось множеством розовых точек-искорок.

— Что «либо»? — почему-то шепотом спросил я.

— Есть один вариант, — Осоргин затянулся и выпустил сизое колечко дыма. — Называется «индивидуальный патронаж». В исключительных случаях ребенка, может взять на воспитание кто-то из наших людей, рангом не ниже Хранителя второй категории. С разрешения его начальства. И взяв, он несет за него ответственность вплоть до совершеннолетия. Ответственность не только моральную. При восхождении к Струне отвечать придется сразу за двоих. Имей это в виду. Ну, на государственном уровне, как сам понимаешь, оформляется опекунство… Вот и смотри сам. Утром мы будем решать. Ольга начнет орать про свою любимую психокоррекцию. А я напомню об исключительном варианте. И тут вопрос в кандидатуре. Я отпадаю, поскольку и так веду приют, мне просто не разрешат его взять, типа недопустимое совмещение обязанностей. Ольга, ясен веник, его не возьмет. Остаешься ты. До второй категории дослужился… И если тебе даст добро твое непосредственное начальство, то есть Елена Ивановна…

Я сидел и чувствовал, как кто-то огрел меня по голове невидимой подушкой. Хоть и мягкой, но более чем увесистой. Взять на воспитание хулигана Соболева… хотя какого уж там хулигана… Димку, который мне доверился… и которому доверился я… Да о чем вообще разговор, если альтернатива — вырезанные скальпелем мозги? И в то же время холодный трезвый голосок у меня в мозгу шептал, что ожидает меня веселое будущее. Что с Димкой мне придется трудно, характер отнюдь не сахарный… Что если меня все же когда-нибудь разоблачат, то не пожалеют и пацана. Это ж надо — мальчик находился под длительным воздействием глиняного и сам от него глины набрался. Значит, как минимум очередной приют, а как максимум — центр психокоррекции в Заполье. А если разоблачение случится лет через пять, когда Димка вырастет? Станут ли тогда с ним церемониться?

Впрочем, я и сам понимал, что все это шкура неубитого медведя, а решать надо сейчас. В эту вот пропитанную лунным светом, пропахшую полынью секунду.

— О чем разговор, Юра? Конечно, я согласен. Спасать так спасать, самое струнное дело. Только вот разрешит ли Елена Ивановна?

— Так позвони, — пожал плечами Осоргин.

— Сейчас? — присвистнул я. — В половину третьего ночи? Да ты понимаешь, куда она нас обоих пошлет?

— Ты больной, да? — скорбно посмотрел на меня Юрик. — При чем тут ночь, когда такие дела варятся. Короче, подотри сопли и доставай «мыльницу».

Тон его ощутимо изменился. Так, наверное, офицер Осоргин командовал своими солдатами —

там, в душном и пыльном Дальнегорске, где в воздухе дрожало марево из испарений крови, ненависти и боли. И попробуй такому не подчинись — мигом разложит на простые множители.

Хмуро кивнув, я вынул мыльницу, пощелкал кнопками. Долго шли гудки, потом прорезался мрачный голос:

— Ну, Косточка, что еще у нас плохого?

Как ни странно, я успокоился и минуты за две вкратце рассказал ей о здешних событиях. Потом перешел к главному — к варианту «индивидуального патронажа».

Лена слушала внимательно, не перебивала. Лишь хмыкала в некоторых местах.

— Ладно, я все поняла, — вздохнула она. — Маразм крепчает. Хорошо меня там у вас не было, я бы этой дуре всю ее гладкую морду расцарапала б… Шучу, шучу, есть же бесконтактные методы… В общем, что мне говорить? Вы там с Юрием все правильно решили. Так что забирай мальчика, какие проблемы. Заодно, — в голосе ее прорезалась ирония, — будет практическая польза. Типа постирать там, продуктов купить, полы помыть… А то живешь как безумный ученый из древней фантастики… некому о тебе и заботиться. Ты, между прочим, раз уж за такое дело берешься, то с этим, как его… Димой… ты построже. Не то от рук отобьется, мальчик-то явно не подарок. Сразу поставь его на место. Он типа как твой ординарец, и значит, дисциплина чтобы военная.

Осоргин, которому прекрасно был слышен Ленин голос, одобрительно кивал.

— А как приедешь завтра, напишешь подробнейший отчет, по этой самой «Веге» и лично госпоже Стоговой. Начнем позиционную войну. Ситрек этот совсем уже оборзел. Ладно, чао. А то я тут как раз спала…

Я отчетливо представил, как при этих словах она сладко потянулась. И по телу пробежала жаркая волна. Лена, Ленка, Елена Ивановна! Ну почему та ночь оказалась первой и последней? Почему в Столице ничего у нас не срослось? Может, оно и к лучшему, спекся бы я от ее пламени… И все же, все же…

В «мыльнице» послышался писк тонких гудков.

— Ну вот, а ты боялся, — наставительно воздел палец Осоргин. — Теперь переходим ко второму пункту нашей программы.

Он вдруг оказался возле стоящего в дальнем углу маленького холодильничка, с метр высотой. Я вообще раньше принимал этот агрегат за тумбочку. Миг — и оттуда, из освещенного тусклой лампочкой нутра явилась запотевшая бутылка водки «Командор», а затем — неприхотливая, но обильная закуска.

— Это с какой радости? — ошалел я.

— Радости? — уставился на меня Юрик. — Ты что, родной, забыл, какое сегодня число?

— Семнадцатое августа. А что?

Осоргин одарил меня долгим и внимательным взглядом. Как будто ледяные иголочки, выползая из его глаз, кололи мне кожу на лице. И я, конечно, вспомнил. Семнадцатое августа! Кровавый и бессмысленный штурм Дальнегорска, танки на Заводской площади… невнятица газетных заголовков. Годовщина, однако.

— Извини, Юр, совсем из головы вылетело, за нашей-то суетой… Грустная дата.

— Куда уж веселее, — кивнул Юрик и резко свинтил бутылке жестяную пробку. — Отметить надо. Помянуть ребят. Ты не бойся, тебя я спаивать не буду. День завтра сложный, боевой… а ты, объективно говоря, по этой части не силен. — Он постучал ногтем по горлышку бутылки. — Так что глотни символически. А я уж… Расслабиться, короче, надо.

Он разлил водку по стаканам в неравной пропорции — мне на два пальца, себе — почти до края.

— Ну давай! Пусть им всем земля будет пухом, кто там остался. И гореть в аду тем, кто все это дерьмо затеял!