Студентка, комсомолка, спортсменка
Шрифт:
Пока он не передумал, я быстренько сбегал домой за санками, так как этот пресс был довольно тяжелым. Возвращаясь с санками к библиотеке, я кое-что придумал и рассказал об этом реставратору. Он помялся, почесался, после чего мою идею в принципе одобрил, но сказал, что пятьдесят копеек – это маловато. А вот рубль будет в самый раз. На что я ему ответил, что за рубль могу и в магазине купить. Парень смеется: «Иди, – говорит, – купи». В общем, я отсчитал ему восемьдесят копеек, он помог мне вынести и погрузить на санки пресс, и мы с ним попрощались. Потом я помахал ручкой доброй заведующей,
Обогнув здание библиотеки, я подтащил саночки к окошку реставрационной мастерской. Как только я остановился, форточка окна тотчас открылась, и из нее высунулся кончик обмотанного газетами рулона темно-зеленого переплетного коленкора, который я быстро вытянул наружу и уложил в санки рядом с прессом. Мастер меня не обманул, все сделал так, как мы с ним и договаривались. Честный малый. Хотя и чуть вороватый…
…Все-таки в три рубля я не уложился. Как я ни старался, пришлось добавить свои. Мне сорок шесть копеек не хватило. Слишком многое нужно было купить. Очень помогло то, что цены на все товары были фиксированы. Если кисточка в одном магазине стоит шесть копеек, то можно быть уверенным, что и в любом другом магазине такая же кисточка тоже будет стоить шесть копеек. Собственно, цена на самой кисточке написана, дешевле можно и не искать.
Папа починил мне старый пресс, отчистил его от грязи, а в субботу даже помог донести до школы. В моем книжном шкафу помимо старых разодранных книг к тому времени уже были сложены принадлежности для ремонта – инструменты, бумага, клей и прочая фигня. Реставрировать книги я умел еще по прошлой жизни, занимался этим когда-то, пусть и на любительском уровне. Да еще и паренек из библиотеки мне кое-что рассказал, освежил знания. Так что в своей способности починить не совсем изорванную книгу я был вполне уверен.
Еще я составил подробный отчет о том, на что именно потратил собранные три рубля. В конце отчета скромненько так красовался подведенный баланс – минус сорок шесть копеек. Чтобы, значит, не думали, будто я деньги на плюшки извел. Листочек с отчетом я повесил у нас в классе на специальную доску для объявлений.
Когда все наконец-то было собрано, я приступил к ремонту книг. До Нового года оставалось немногим больше недели, когда я начал свои реставрационные работы. Для начала, чтобы вспомнить навыки и набить руку, конечно, починил наиболее сохранившиеся книги.
Работал я в нашем классе, после уроков. Домашнее задание я, как правило, успевал сделать еще во время урока либо на перемене. Когда оканчивался четвертый урок, я дожидался в классе начала пятого и шел в школьный буфет обедать. Пятого урока я ждал для того, чтобы не толкаться в буфете в очереди, а спокойно и не торопясь поесть, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Затем я возвращался в класс, доставал очередную побитую жизнью книгу и принимался спасать ее.
Так время плавно текло к Новому году и моему седьмому дню рождения. Наконец окончилась вторая четверть, и у нас начались зимние каникулы. В субботу, 30 декабря, Тамарочка раздала нам дневники с оценками за четверть и распустила нас уже в начале
Ярко светило декабрьское солнце. Мороз щипал меня за щеки и пытался пробраться к моим коленкам сквозь толстые чулки. Я шел домой, щурился на солнце и представлял себе, как сейчас покажу своим родителям дневник с отличными оценками за вторую четверть.
Но, подойдя к дому, я почувствовал неладное. У дверей нашего подъезда стояла карета «Скорой помощи». Кто-то заболел в нашем подъезде? Кто бы это мог быть? А, вот как раз санитары проносят в дверь человека на носилках. Я подхожу ближе. И кто же это?
– Мама!..
Глава 14
– Почему, ну почему ты не вызвал «Скорую» вечером? Как ты мог?!
– Наташа, кто же знал? Ведь я не врач. Мама говорила, что чем-то отравилась в столовой. Хотела утром сходить на почту и позвонить на завод дежурному, узнать, не было ли еще случаев отравления. Но к утру у нее температура поднялась, и я ее не пустил.
– А ночью? На телеграфе есть телефон, ты бы мог сбегать позвонить! Почему ты спал?!
– Мама не хотела меня будить. Да и боль вроде как стала стихать. Она говорила, что порою даже засыпала.
– Как глупо. На пустом месте. Какая нелепость!
– Наташа, я…
– Ты не виноват. Прости меня, пап.
– Нет, я виноват. Эх, если бы я не послушал ее… Я же видел, что ей плохо. Но позволил убедить себя в том, что это лишь отравление. Я…
– Иди, умойся. Умойся и ложись спать. Ты спал ночью?
– Нет. Когда мне сказали, что ее больше нет, я… Доченька, я так любил ее. Что мне делать теперь? Как жить дальше без нее?
– Прекрати истерику! У тебя трое детей. Сколько ты выпил?
– Выпил? Откуда ты…
– От тебя пахнет. Так сколько?
– Пол-литра. Мне…
– Я все понимаю. И не ругаю тебя. Иди умойся и ложись. Потом будем думать.
– Наташа, а как же ребята? Как ты с ними одна?
– Я справлюсь. Иди, отдохни.
– Да. Ты у меня сильная. Ты сильная, дочь. Мы с тобой справимся. Мы сможем!..
Маму похоронили 2 января. На похоронах было мало народу. Мы с папой, баба Рита, пара соседей да три человека с маминой работы. Женщины плакали, у папы тоже глаза были на мокром месте, а я заплакать не мог. Я злился. Глупо. Нелепо. Конец двадцатого века – и смерть от перитонита. Вовремя не вызвали врача, не распознали банальный аппендицит и… все.
Она умерла поздним вечером 31 декабря. Совпадение? Наверное. Но я теперь никогда не стану отмечать свой день рождения. И Новый год тоже не стану отмечать.
Папа вернулся домой лишь утром 1 января. Усталый, голодный, слегка пьяный и со следами слез на щеках. Я хотел покормить его, но есть он не мог – так устал. Он не спал двое суток в больнице. Кое-как он умылся, с трудом добрел до кровати и уснул там поверх покрывала прямо в одежде. А я пошел в свою комнату, к близнецам.
Тяжело мальчишкам будет без мамы. Я-то хоть семь лет прожил с ней. А им достались лишь жалкие полгода. Такие малыши – и уже сироты. Я не смогу полностью заменить им мать, но буду стараться.