Студенты. Книга 2
Шрифт:
— Что-то случилось? — спросил сына Савва Николаевич, заподозрив недоброе.
— Да, отец! Дядя Леня умер.
— Когда?
— Вчера.
Савва Николаевич молчал всю дорогу от аэропорта, не проронил ни слова.
Брата похоронили там же, где лежали отец с матерью и сестрой, — на старинном Симоновском кладбище, на его и их малой родине. Стояла мозглая поздняя осень; редкие белые мухи залетали, когда свежий холмик земли вырос рядом с могилками отца и матери.
— Леонид, брат, Лешка, теперь никто тебя больше не побеспокоит в этом мире. Разве что я, когда
— Нам пора ехать, поминки еще впереди, отец, побереги силы.
Савва Николаевич старался держать себя в руках. По дороге он еще и еще раз перебирал последний разговор с братом и понял: тогда Леонид с ним попрощался, чувствовал, что последний раз видятся. Ругал себя, что уехал в эту командировку. Правда, успокоил Володька Хайшин, лечащий врач Леонида, сказав Савве по возвращении:
— Твой брат умер как мужчина. Сам. Никакой эвтаназии не было. Отказался от капельниц, еды… Лег, сказав мне спасибо, и все! Утром умер…
На поминках в просторном доме-даче, оставшемся от тетки, собралось много народа. Многих Савва Николаевич не видел с мальчишеских лет, поэтому не узнавал. Но Мишку Резунова и Юрку Андрюшина признал почти сразу. Хоть время их сильно изменило внешне, но тот же задиристый характер и привычки остались. Друзья детства обнялись.
— Вот встретились… наконец-то, — пробормотал Юрка. — Только в телевизоре тебя и видим, а на деле-то, получается, почти сорок семь лет, как не встречались… Сдали мы сильно; видишь, одни кости остались. — Юрка грустно постучал себя по худой груди. — А когда-то машину ЗИЛ, груженную дровами, с места сдвигал, — хрипло проговорил он.
— Не бреши… машину с дровами. Баб ты сдвигал за зады, это точно помню, — пошутил было Мишка, все такой же, как в годы их молодости.
Но его никто не поддержал.
— Как ты-то, Николаич? Поседел, смотрю, и ты. Это твой сын? — Мишка показал на Виталика. — Да, весь в мать, не в тебя, хотя что-то мартыновское есть. Он, когда сегодня с мужиками рассчитывался за копку могилы, характер показал. Один мужик наехал было по нахалке, мол, маловато будет, парнишка, а твой возьми да и спроси:
— Сколько кубов выкопал?
Тот:
— Не считал.
А мужики, что рядом стояли, говорят, он и лопату-то в руках не держал, не то, что копал.
— А, понятно! — Парнишка подошел к мужику и кепку ему на нос натянул. — Времени в обрез и день сегодня не тот, а то бы за вранье по морде получил.
И под общий смех мужиков пошел с кладбища.
Савва Николаевич слушал и не слышал тех, кто пытался с ним заговорить. Он был в мыслях где-то там, далеко-далеко, в своем детстве. Вспомнил, как Леха приносил коробку патронов, доставал из сарая винтовку-обрез и заставлял Савву насаживать консервные пустые банки на частокол огорода. Потом, важно прицеливаясь, стрелял по ним, когда мимо проходил товарный поезд, чтобы звуки выстрелов не были слышны… Стрелял он хорошо и метко, редкие банки оказывались без дырки.
— Леня, а Леня, дай мне стрельнуть.
Тот отвечал: вырастешь, дам, а пока банки вешай.
Почему вспомнился сейчас этот эпизод из детства, а не другой, Савва Николаевич объяснить не мог. Вспомнился и все… В детскую память, видно, западают лишь сильные эмоции. А что может быть желаннее для мальчишки, чем стрельба из настоящего оружия. А вот курить брат не давал Савве; сам таскал украдкой у отца папиросы, курил, но Савве строго запрещал. «Закуришь, огнем в рот папиросу засуну. Понял?» Савва кивал головой.
И еще вспомнил сейчас Савва Николаевич давнишний тоже эпизод, но уже в более-менее серьезном своем возрасте. Савва ходил в седьмой не то в восьмой класс, когда брат вернулся из армии с Кубы, где он служил ракетчиком. Черный от загара и худой от малярии, как скелет. Болезнь после возвращения сильно донимала его еще несколько лет. Когда брат обнял Савву, то сказал: «Знаешь что, лучше бы еще пару лет отслужить, чтобы за тебя… Незачем тебе там быть. Но вот нельзя, говорят…»
Когда за столом все уселись и местный тамада предложил, чтобы первым сказал тост Савва Николаевич, тот не сразу собрался с мыслями:
— А что говорить-то?
Повисла длинная пауза. Виталий хотел уже, было, выручить отца, встал, но тот остановил его, сделав знак рукой, мол, садись, сынок, я сам…
— Тут мне на память приходят всякие воспоминания о брате, и вот, перебирая их, не нашел ни одного плохого…. — Савва Николаевич сделал паузу. — Мужчиной мой брат Леонид был при жизни, мужчиной и ушел… Светлая ему память! — Савва Николаевич выпил рюмку водки до дна, сел, оглушенный несуразностью действительности. Его вечно спортивного брата нет в живых. В это трудно поверить, и Савва Николаевич до сих пор не верил. Но сам же сказал о брате в прошедшем времени…
Слово взял какой-то мужчина, хорошо одетый.
— Не знаю, помнит ли меня Савва Николаевич, а я его отлично помню пацаном. Мы с Лешкой тогда в Питере вместе учились в ФЗО. Так вот какой случай был: пришел ко мне в гости Лешка, посидел минут с тридцать и ушел. Думаю, чего приходил? Сунулся в шкаф, а там моих новых штанов нет. Украл, думаю! Я к нему. А Лешка смеется, достает их из тумбочки: «Твои? На, возьми, мне не подошли. Мне играть завтра, штаны позарез новые нужны. А ты бы все равно не дал, вот позаимствовал», — и отдал мне брюки. А потом, когда он много выиграл, пришел за мной в общагу: пошли, говорит, в универмаг сходим.
Зачем? — говорю. Узнаешь. Пошли, магазин у нас рядом, почти за углом. Зашли, а Лешка подводит меня к отделу брюк и говорит продавщице: выберите самые хорошие брюки вот этому парню, и показал на меня. Я говорю, не надо, у меня и денег столько нет. А Лешка засмеялся: выбирайте, выбирайте, я заплачу. И купил мне брюки, как сейчас помню, за 27 рублей, импортные, из ГДР, до свадьбы в них ходил. Вот таким я запомнил Леху…
Потом еще и еще пошли воспоминания о доброте этого непростого человека, его брата.