Студия пыток
Шрифт:
– Как обычно.
Он стоял неподвижно, опустив слезящиеся глаза, смиренный и несчастный, как промокший терьер. Я знаю Джимми двадцать лет. В пятьдесят лет он был не более жизнерадостным, чем сейчас, в семьдесят. Всегда приходилось из него все вытягивать. Видимо, это мой крест, наказание за грехи.
– Ну, выкладывай, я жду.
– А мы все думали, где же ты пропадаешь… На тебя это не похоже – так руководить процессом.
Я посмотрел на него, подыскивая подходящий ответ, потом нашел его.
– Тут появились кое-какие дела.
– А…
– И что ты хотел сообщить мне по телефону?
– Ей вдруг стало нехорошо.
– Кому, Розе?
Я с удивлением
– Да нет, этой старухе. Ей стало плохо сегодня. Хорошо еще, что мы были здесь.
Мой живот совсем скрутило. На меня широкими шагами надвигалось невезение.
– И что, насколько серьезно?
– Мы вызвали «скорую». Я пытался тебе дозвониться, но ты не отвечал.
Чувство вины усилило мое нетерпение.
– Это ты уже говорил, вот я здесь. Начни сначала. Где ей стало плохо?
– Если ты собираешься меня допрашивать, давай хотя бы сядем. Даже в гестапо людям разрешалось сидеть на допросе.
Он прошел к окну и с тихим стоном опустился на скамеечку. Семьдесят. Возможно, он ненамного старше Клиффа Ричарда. Я неуклюже уселся рядом.
– Я уверен, что ты прекрасно справился с ситуацией. Извини, что я не смог быть здесь в нужный момент. Просто дело было неотложное.
– Да ну… – Судя по тону, он сильно сомневался в моих словах.
– Ну, расскажи конкретнее, что именно произошло.
Он печально вздохнул:
– Она вышла из той комнаты, на первом этаже, где-то в одиннадцать. Может, почувствовала себя плохо и хотела, чтобы мы ей помогли, я не знаю.
Джимми Джеймс сжал руки на коленях. Я смотрел на них, пока он говорил. Дряблая кожа, восковые складки и морщины, пронизанные вздутыми венами. Они казались руками другого, более крупного мужчины, украденными у кого-то и натянутыми на Джимми. Словно перчатки с чужой руки, с задубевшими, потрескавшимися ногтями. После его смерти я спокойно мог бы отполировать эти ногти и выдать их за черепаший панцирь.
– Ее закачало в коридоре. К счастью, пара наших мальчиков в этот момент вытаскивали какие-то вещи на улицу. Они укрыли ее пледом и позвонили в больницу.
– Она упала в обморок?
– Не удивлюсь, если ее доставят обратно уже в ящике.
– Да уж, Джимми, ты у нас, как всегда, веришь в лучшее.
– Но ты же не видел ее. А я видел. Она совсем не походила на картинку из журнала «Красота и здоровье». – Джимми вынул из кармана заскорузлый носовой платок и высморкался. В эту минуту он скорее всего думал о своей собственной смерти, которая тоже не за горами. Он повернулся ко мне: – Что теперь будет с распродажей?
– Не знаю, все может сорваться. – Я рассеянно поглаживал ладонью сиденье, размышляя не только о распродаже. Возможность упущена. – Все зависит от того, насколько тяжело ее состояние. Возможно, выкарабкается и захочет продолжить, почему бы и нет? Мне показалось, что она довольно здравомыслящая старуха. Если нет, нам нужно будет просто подождать. Выясним, кто у него еще есть из родственников. Будем плясать от этого. Вот блин, я ведь так и знал – слишком уж все хорошо начиналось. В какой она больнице?
– В «Лазарете». Ребята из «скорой» сказали, что можно позвонить, если хочешь узнать, как она.
– Да, я позвоню.
Он поднялся со скамьи и потер поясницу.
– Ладно, конечно, это нас всех касается. Но я сделал свою часть работы. Так ты присоединишься к нам или останешься здесь?
– Побуду здесь немного.
– Как хочешь. – Он в последний раз обвел комнату взглядом: – Хотя я тебе не завидую. Это местечко слегка пугает меня.
Я
Я осмотрел первый этаж. Ботинки гулко стучали из комнаты в комнату, туда и обратно по коридору. Я нащупал в кармане ключи от чердака, подошел к окну и стал смотреть на сгущающиеся сумерки. На улице было пусто, только деревья покачивались на ветру, с осуждением грозили пальцами дому и человеку, стоящему у окна, – мне.
Тишина.
Мне хотелось положить конверт со снимками обратно в коробку, туда, где я их нашел. Пусть кто-нибудь другой беспокоится. Или не беспокоится, а зажжет спичку, поднесет к бумаге и будет наблюдать, как конверт темнеет, съеживается и превращается в прах. Я сам удивился своей одержимости, вспомнил ту мертвую девушку, лежащую на соломе, и еще одну женщину, умершую много лет назад, которую я пытался и не смог спасти. Я думал о людях, которых знал. Как странно: мертвые для меня дороже живых. Мертвые не меняются и никого не судят. Они любят тебя наперекор времени, пусть даже не могут обнять тебя, и пусть даже рая не существует.
Закончив обход дома, я сел на полу в спальне и закурил, поглядывая на чердачный вход. Мне вдруг захотелось позвонить Дереку и пригласить его где-нибудь выпить со мной. Интересно, он согласился бы? И если да, то как далеко зашло бы наше общение?
Папиросная бумага кончилась. Я потушил свет во всех комнатах и вышел из темного дома в темноту улицы.
16. В тени некрополя
На заднем плане Королевского лазарета виднелись могильные памятники и кресты. Когда-то это было первое «санитарное» кладбище в Глазго – его основали в начале девятнадцатого века, чтобы остановить распространение холеры и трупного яда, который просачивался в город из плохо выкопанных могил и вызывал в нем сильный переполох. Кладбище и лазарет соединяет удобная дорога через Мост Вздохов. Джон Нокс, [14] гордо возвышаясь на холме, грозил пальцем нам, грешникам. Выше него было только небо. Я растопырил пальцы галочкой, послав ему знак победы, и въехал во двор Лазарета.
14
Джон Нокс (1505–1572) – лидер шотландских протестантов.
Королевский лазарет – типичная викторианская больница. Семь мрачных, закопченных этажей, перекрестья шатких пожарных лестниц. По балконам бродили силуэты с красными огоньками. Пациенты в больничных халатах курили и наблюдали за мной, завидуя моему здоровью. Я зашел в туалет и попробовал почистить пиджак. У писсуара стоял мужчина в костюме. Он повернулся, не успев застегнуть ширинку, и сверкнул членом, давая понять, что это могло быть и случайным. Я кивнул на огромное зеркало во всю стену. Слишком большое для одного маленького туалета. Двустороннее зеркало очень подходит для бродячих онанистов и праздно шатающихся полицейских. Я стер с костюма всю пыль, которую можно было стереть, умылся и вышел.