Студия пыток
Шрифт:
– Насколько я знаю, нет. Никого.
– Бедняга. И все же она хочет, чтобы распродажа в субботу состоялась.
– Да, она настаивает.
Я обратил внимание на выражение лица Розы. Улыбка Джоконды, загадочная и озорная.
– Ты вообще о чем? – Она покачала головой и опустила глаза, будто не желая, чтобы я прочел ее мысли. – Говори, давай.
– А что, если мы придержим деньги?
– Роза, она ведь еще жива! Только что инструктировала меня в больнице.
– Я знаю, – обиженно произнесла Роза, – потому и сказала. Боже, если бы она была уже мертва – такое было бы грешно говорить.
– Мы просто связались бы с ее банком и предоставили им право распоряжаться.
– Вечно ты со своей моралью. «Мы не можем делать это, это нехорошо…» Но ведь ты сам-то далеко не всегда блюдешь мораль, так?
– Может, и нет, но я ни разу не трахал полицейского, а ты?
Она изумленно открыла рот:
– И я нет. – Она рассмеялась. – Но это не за горами. Я просто стараюсь быть с ним повежливей. Нет, в самом деле, Рильке, что тут такого? Если бы она умерла, не имея ни одного родственника, все деньги пошли бы государству. И какой в этом смысл? У государства денег и так предостаточно. Пустая трата. Так что… – Она села на стол, положив ногу на ногу, покачивая туфлей, висящей на большом пальце. – Разве тебе не хочется хоть разок получить от сделки больше, чем положено? Я уже устала от постоянной нехватки денег. Хорошо быть бедным, когда ты молод, силен и вся жизнь у тебя впереди. Но вот совсем недавно я размышляла о том, как страшно быть бедным в старости.
– Не преувеличивай, Роза, не так уж это страшно.
– Разве? Покажи-ка мне свой пенсионный план. Ну? У тебя его нет, как и у меня. Что ты собираешься делать, когда порвешь с аукционным делом? Будешь слоняться, как призрак, по распродажам в надежде перепродать что-нибудь ненужное и выжать монетку? А когда тебе стукнет семьдесят? Восемьдесят? Нам с тобой представился шанс.
– Роза, ты собираешься ограбить старуху. Мы же не этим занимаемся. Мы хорошие ребята. Пусть другие грабят могилы.
– Но речь не идет об ограблении старой женщины. Я говорю об ограблении государства. Просто если она все-таки умрет, Боже упаси, – она неловко перекрестилась, – почему бы нам не оставить деньги у себя и не одурачить государство. Мы найдем для этих денег применение получше.
– А какая выгода с этого плана твоему другу, инспектору Андерсону?
– Джиму? – Ее лицо смягчилось. – Джим и не узнает ничего, а то, чего он не узнает, его и не потревожит.
– Думаю, ему будет тревожно стоять у ворот «Корнтон-Вейл» [15] с передачкой.
– Ой, – отмахнулась от моих слов она.
– В самом деле, Роза. Я умудрился дожить до средних лет, ни разу не побывав в тюрьме, и мне хотелось бы избежать этой участи еще некоторое время.
Она глотнула вина.
– Ты и не сядешь в тюрьму. Все равно она выздоровеет. Это ведь просто мои досужие мысли. – Роза посмотрела мне в глаза, а это всегда был плохой знак. – Не так уж часто журавль летит тебе прямо в руки. Стоит подумать об этом, Рильке.
15
«Корнтон-Вейл»–
Зазвонил телефон. Роза еще мгновение удерживала мой взгляд, потом подняла трубку.
– Добрый вечер, «Аукционы Бауэри». – Она подняла на меня взгляд: – Это вас, мистер Рильке, девушка. – Она удивленно понизила голос: – Молодая девушка.
17. В объективе
Природа дарит опыт нам,
Но наш пытливый ум,
Чтобы проверить и познать.
Увечит красоту.
Дверь открыла Анна-Мария в черном спортивном костюме. Улыбнулась. Мне нравилась ее улыбка.
– Входи, я поставлю чайник.
Я прошел с ней на кухню, думая о том, что в этом доме, наверное, ничего крепче чая не пьют.
– Хорошо, что пришел.
– Да ладно…
Пока мы ждали чайник, я расспрашивал об актерской работе, стараясь разговорить ее. Она рассказала пару баек про свои роли в кровавых короткометражках Дерека, но они показались мне скучноватыми и уже тысячу раз пересказанными. Мы не затрагивали цель моего визита, пока не расположились в гостиной.
Комната показалась мне уютной – обставлена мебелью самых разных стилей и периодов. Овальный стеклянный столик, приблизительно пятьдесят четвертого года, коричневая кровать с завитками в стиле «полу-деко» тридцатых, торшер с бахромой – сороковые. Лампа освещала серебряный бар шестидесятых. Я осмотрел бар. Тот замерцал в ответ.
Анна-Мария расставила на столе чайный сервиз и убрала в сторону кипу модных журналов, освобождая нам место на диване. В комнате уже не было яркой подсветки и переносной сцены, но здесь все еще ощущался дух фотоклуба. На стенах в рамках висели черно-белые снимки. Размытые изгибы и выпуклости девушек на фотографиях Мэна Рея, обращенный назад взгляд Луизы Брук, ровное влечение снимков Брассаи. [16]
16
Мэн Рей(1890–1976) – американский фотограф, новатор, успешно воплощавший в работе идеи дадаистов, сюрреалистов и кубистов. Луиза Брукс(1906–1985) – американская актриса и писательница, в 30-е годы считалась символом независимой и свободомыслящей интеллектуалки. Брассаи(1899–1984) – венгерский фотограф, лидер французской школы фотографии.
Я привык пить чай в чужих домах и одновременно мысленно оценивать имущество хозяев. Анна-Мария несомненно обладала вкусом, но, поскольку слишком часто раздевалась перед мужчинами, покупала и собирала в одной комнате вещи не вполне совместимые. Она села сгорбившись рядом со мной, взяла кружку обеими руками и неуверенно поднесла ее к губам. Я понял, что она дрожит.
– Что с тобой?
– Все нормально. Хорошо, что ты пришел.
– Ты это уже говорила.
– Правда? Прости.