Стукач
Шрифт:
Несмотря на то, что ротный обещал задержать отправки подчиненных - все дембеля улетели в установленные сроки. Штаб есть штаб и списки, составленные им, были уже давно утверждены и подписаны.
Как ни старался капитан задержать своих - сделать ничего не смог, так как упорно не называл главной причины. А назови ее, быть может дембелей еще быстрее выпихнули из бригады, а ротному выговор вкатали за то, что таких придурков воспитал.
Счастливые дембеля улетели, а перед самым отъездом, крепко обнявшись со всеми, кроме Веткина, наказали, кивая на него, одиноко стоящего чуть поодаль: "Падлу чмонить!"
Наказ этот в роте соблюдали свято. Стукачей
Для Веткина наступили воистину черные дни. И пусть его никто в роте по-прежнему и пальцем не трогал, но сам солдат думал все чаще, что лучше бы его один раз избили до полусмерти, да и забыли о своей ненависти к нему.
От подъема и до отбоя не знал Веткин передышки, и все самые черные грязные работы были исключительно его. А по ночам дневальные не забывали методически, через малые промежутки времени, пинать Веткина, настойчиво интересуясь - не снится ли ему, чмошнику, как он товарищей своих, пацанов из роты офицерью проклятому стучит. Но страшнее этого была постоянная и общая ненависть коллектива, в котором не находилось солдату не только места, но даже уголочка. Даже ребята его призыва напрочь отвернулись от предателя, не желая выслушивать его оправданий.
Через некоторое время Веткин и в самом деле внешне стал походить на распоследнего чмошника, место которому не в боевой роте, а среди опустившихся шлангов, которые привычно таскали алюминиевые баки с парашей от солдатской столовой к свинарнику.
Солдат вечно был грязен, плохо выбрит и взгляд его стал быстрым и затравленным. По всему выходило, что дорога Веткину прямиком в "парашники" и только последним усилием воли солдат старался не перейти черту, становясь не только ротным, но и бригадным чмом. Пути таким изгоям назад в подразделения никогда не было, и Веткин об этом прекрасно знал. Поэтому он хоть как-то старался отстирывать форму и бриться перочинным ножом, так как лезвия с бритвой, чтобы Веткин зачмонел еще быстрее, у него нарочно отобрали деды.
Когда Веткин заступал дежурным по роте - означало это, что не спать ему сутки, ибо никто из наряда, трех его подчиненных солдат, и не думал сменять его ночью. Все дневальные, включая молодых, сладко спали. А Веткин одиноко стоял под грибком, возле полевого телефона и медленно глотал слезы, представляя, что новый день вновь обернется презрением и отчуждением роты.
И может быть несчастье, обещанное Веткину Привозом, непременно произошло, если бы не старшина. Прапорщик, давно заметивший нелады с бойцом, несколько раз подкатывал к нему с расспросами. Но тот отмалчивался и лишь просил старшину ставить его в наряд по возможности в офицерский модуль, что опытный прапорщик и делал, исходя из того, что самострелов по бригаде и так хватает.
Сейчас пристроился Веткин под деревьями на лавочке возле модуля. Солдат дремлет, уткнувшись лицом в колени. Густая тьма накрыла бригаду.
В модуле ревут магнитофоны, громко хохочут и разговаривают офицеры. Музыка становится совсем оглушительной - где-то открылась дверь и кто-то, тяжело ступая, пошел по коридору в сторону выхода. Веткин с трудом поднял голову, всматриваясь в яркий прямоугольник выхода. В нем, покачиваясь, стоял командир второй роты десантно-штурмового батальона капитан Иволгин. Он постоял так мгновение, пока глаза привыкали к темноте, а затем шагнул в сторону солдата. Веткин вскочил, неловко вытягиваясь перед офицером, которого он очень сильно уважал, так как несколько раз
– Сиди, - небрежно махнул рукой капитан, рассмотрев в темноте замершего солдата.
– Я и сам присяду.
– Как дела, боец?
– спросил ротный, прикуривая, - В горы со мной пойдешь? Не задолбался еще рацию таскать?
– Нет, нет, - заторопился Веткин и дрогнувшим голосом, боясь, что будет послан куда подальше, попросил.
– Дайте, пожалуйста, закурить, товарищ капитан?
Иволгин добродушно ткнул пачкой сигарет в солдатскую ладонь.
– Ты же не куришь, Веткин?
– Не курю, а сейчас, вот, закурил, - сказал Веткин, затянулся и тут же закашлялся.
– Гадость это, боец, - засмеялся Иволгин.
– Лучше не начинать. Хорошего ничего нет. По себе чувствую. Раньше, в училище, десять километров как лось пробегал - на одном дыхании. А теперь, по горам, - задыхаюсь. Но поделать ничего не могу. С засады вернешься - трусит всего. Тут не только закуришь. Да-а-а!
Он помолчал немного, а затем спросил:
– Серегу моего помнишь?
– Какого?
– Рыжего такого. У него на кепке две буквы эр были написаны: рыжий разведчик, значит.
– Эрэр? Конечно, знаю, товарищ капитан. Серега Кляйн. Немец из Алма-Аты.
– Нет теперь немца, - сказал капитан медленно и глубоко-глубоко затянулся, - Сегодня умер он. Поздно ногу в Кабуле отрезали. Еще один погиб!
В разговоре наступила пауза. Офицер сидел, опустив голову, и Веткину показалось, что плечи у него дрогнули. Солдат задрожал, а затем, чувствуя, что не скажи он сейчас всего Иволгину - действительно пропадет - тихо бесцветно прошептал.
– Вот и я хочу умереть...
Ротный покачал головой: "Баба, паскуда, бросила? Да и фиг с ней! На хрен она тебе нужна? Ты здесь, она там. Одни мысли дурацкие, а толку никакого".
– Нет у меня девушки, товарищ капитан, и не было никогда...
– А что же?
– Иволгин взглянул на солдата.
– Чмонят меня. Свои же и чмонят. Все время. Ротному кто-то про чарс заложил. Он проверил и поймал кого надо. Теперь злой на всех. Гоняет целый день. Контролирует. А все думают, что я заложник, - торопливо говорил Веткин, и крупные как фасолины слезы внезапно покатились из его глаз, - а я никому не говорил. Честное слово, товарищ капитан. А они не верят - чмонят. В палатке уже спать не могу. Так я в камышах ночую или штабе, когда там друг дневалит. А за что они так? За что? Сегодня на обеде душара суп мой вылил, а все смеялись. Я знаю - его деды научили, мой призыв. Я ведь с ними как брат был. А теперь? А я духов бить не могу. Ведь их деды заставляют...
Иволгин заинтересованно смотрел на солдата и только повторял:
– Успокойся, боец. Слышишь, бача, спокойнее, по разделениям...
Но от этого внезапно человеческого обращения - у Веткина слезы прямо потоком и речь все быстрее. Солдат продолжал говорить, глотая соленую влагу.
– Что делать? Дедам в палатку гранату кинуть, как в первом батальоне? Так жалко мне их. А гранаты у меня есть... Или, как Ахмедов, к духам бежать? Да не бежал он, товарищ капитан. Мне пацан с его взвода рассказывал - он от дедов за бригадой прятался. Убежал после проверки, чтобы деды не побили. За минными полями хотел ночь отсидеться. И уснул. А его духи, их разведчики, которые по ночам к бригаде подкрадываются, нашли. Комбриг потом говорил, что он предатель. А он не предатель. Бежать хотел Ахмедов, так его духи поймали, побили и в горы увезли. А все - предатель, предатель...