Ступающая по воздуху
Шрифт:
Глаза у Рюди были подернуты слизью, он смрадно дышал. Эстер помогла ему, еще оглушенному регипнолом, подняться на ноги. Они вышли из «Синенькой» и сели в автобус, который отвез их в один из кварталов Рота, где они, как только потеплело, облюбовали себе убежище. Они проползли сквозь дыру в проволочной сетке, вырезанную Рюди слесарными ножницами, спустились с пригорка, продравшись через одичавший кустарник, и исчезли в дупле своего укрытия, где их никто не мог увидеть, совершенно незаметного за буйными зарослями.
Эстер открыла два маленьких сердцевидных оконца, чтобы впустить хоть лучик света. Но Рюди потребовал снова закрыть их. Она так и сделала, потом засветила свечной огарок, скинула свои леопардово-пестрые сапожки, плюхнулась на вонючий надувной матрас и закурила. Рюди тем временем всадил себе еще
Они молча сидели бок о бок, курили, а магнитофон не иначе как в третий раз крутил «No one is innocent», когда зрачки Рюди вновь сузились от дури, стали крошечными, как булавочные головки.
— Рюдик, — мурлыкнула она, — я хочу спать с тобой.
Она стянула с него куртку, откинула ворот рубашки и уткнулась кончиком языка в ямку на его подбородке. Она целовала темные, густые, изогнутые, как два бумеранга, брови, приподнятый нос с трепетными ноздрями. Она держала его лицо в своих маленьких, вечно холодных ладонях и не могла оторвать от него взгляда. Ей казалось, что от его губ снова повеяло прежней тихой добротой, тем спокойствием, которое когда-то излучал его чувственный рот со слегка вздернутой верхней губой. А может, то был просто обман зрения в неровном красноватом свете темницы?
— Ты бросишь меня, разве не так? — пробормотал Рюди.
— Что ты, беби! — воркующим голоском отвечала Эстер.
— Ясное дело. Где еще найдешь такое дерьмо, как я.
— Ты не дерьмо. Ты просто слаб для этого мира.
— Завтра начну новую жизнь. Клянусь тебе.
— Не заводи старую песню.
— Честно, Эстер! Дурь разъела мне мозги. Но я с этим кончаю.
— Тихо.
Она склонилась над ним, целуя любимого, лаская его своим языком. Потом оторвалась от его лица и опять припала открытыми губами к его рту, снова и снова осыпая короткими и жгучими поцелуями. Потом мягко сжала зубами его нижнюю губу, слегка втянула и отпустила ее. Откинув назад голову, она смотрела на закрытые веки Рюди и тут же принялась щекотать их языком. Она лизала лоб Рюди, впитывая пот и соль его мыслей. Ослабила ремень на брюках, выпростала рубашку, обнажила его корпус, кончиком носа обвела пупок и скользнула выше по животу и гладкой почти безволосой груди. Приложив ухо, прислушалась к неровному сердечному ритму. А потом вбирала его своими пальцами, и это длилось несколько минут.
— Хочешь, я раздену тебя?
Рюди кивнул. Она ловко расшнуровала кожаные сапоги, стащила их с ног, рывком вытянула из петель ремень с тисненым узором и ухватилась за джинсы. Рюди помогал ей, силясь сделать «мостик». Эстер упивалась мгновением, стягивая с любимого боксерские трусы. Любовалась его членом, взбухшим прямо на глазах, тем, как упруго он притиснулся к паху, почти достигая пупка.
Она ощущала едкий запах, и он не был противен ей, потому что когда-то она действительно любила Рюди. Горькая теплота под мышками, несвежий после сна рот, потные ноги — все это еще имело вкус детства. И заспанные, чуть не склеенные глаза по утрам были глазами мальчишки. Это она, пожалуй, заставила его блюсти гигиену полового органа, как положено мальчику. Сначала это давалось ему с трудом, но иначе вряд ли вообще вошло бы в привычку, ведь дома его не научили даже зубы чистить. Настолько безразличен он был своей матери.
— А хочешь раздеть меня?
Он отрицательно мотнул головой. Она быстро стянула с себя рваные футболки: одну с надписью Genesis, вторую с надписью Pink Floyd. Закинула зебровые джинсы в угол, сняла с ушей свои вериги с подвесками и не знающими устали пальцами расстегнула на спине пряжку бюстгальтера.
— Проделай это еще раз, — прошептал он.
— Что?
— Как ты снимаешь БГ.
Она снова надела, защелкнула на спине и снова сняла
И они снова смотрели друг на друга, молча и отчужденно. Он не выдержал ее взгляда и перевел глаза на возбужденное тело любимой.
— Между нами все кончено, я так понимаю? — спросил он, и теперь его дыхание было уже спокойным.
Она, однако, не возразила, перегнулась вперед и подставила ему грудь. Она открыла ему молочно-белые груди с розовыми оазисами и словно резными сосками. Рюди сомкнул веки, облизал сухие распухшие губы, и они превратились в дифирамб твердым бугонам. Обеими руками он нащупал ее колени, впадины под ними были холодными и влажными от пота. Рот утонул в ее груди, присосался к ней и раскрылся еще шире, захватывая все большее пространство. Она обхватила его гладкую голову, упершись ладонями в висок и темя. А пальцы Рюди, скользя по литой попке, устремились к влагалищу и погрузились в него, неглубоко — он боялся вызвать отвращение — и замерли, ничего не домогаясь. И Рюди почувствовал нечто вроде мужского удовлетворения — утоления любопытства. И в то же время — невыразимую тоску по дому, который был невесть где. Стало быть, ему хотелось умереть. Ведь он думал о смерти.
Эстер вдруг вырвалась, отпрянула — может быть, именно от смерти — и улеглась рядом. Она раздвинула локти, упрятав ладони под бедрами.
— Мы с тобой уже два с половиной года, и еще ни разу не спали. Я имею в виду — по-настоящему. — Он помолчал, порылся в пачке сигарет, нащупал всего одну, последнюю, буркнул что-то себе под нос, потянулся к огарку, закурил и сделал первую глубокую затяжку. Они курили вместе, попеременно передавая друг другу сигарету и по справедливости отмеривая каждую затяжку.
— На стене, где кнопки, когда-то висела картинка с очаровательным комодским вараном. Ты знаешь, где находится Комодо?
Эстер и не ждала ответа, она уставилась на потемневшие шершавые доски со следами сучков, и мысли уносили ее в давно прошедшие дни, в sisters corner. И ее памятью вдруг завладел Энгельберт Квайдт, она видела его глаза и такой неповторимый рот, уста принца. Это воспоминание разозлило ее, более того, она почувствовала себя предательницей. Потому что именно сейчас, когда она была так близка с Рюди, в мысли вторгся другой.
— Я озябла. Ляг на меня.
Он послушно распластался на ней всем своим тощим телом. Они снова целовались на разные лады, чертя языками горячий след вокруг губ, век, носа. От темно-синей помады у Эстер остались лишь черные трещинки на губах. Она обхватила лопатки Рюди и еще крепче прижала его к себе, чтобы прогнать это наваждение с устами принца. У нее прервалось дыхание, возобновляясь в таком учащенном ритме, что сердце было на грани перегрева, точно поршень, для которого стал тесен цилиндр. Эстер почувствовала, как у Рюди снова твердеет, она впилась пальцами ему в спину, а он судорожно уткнулся в ежик ее ярких, рыжих, но вызелененых волос. Кожа у обоих горела от трения. Колючая, небритая щека Рюди царапала своим наждаком нежную, как персик, щеку Эстер. Ему не хватало воздуха, он приподнялся на руках, и вдруг его семя нитяной струей брызнуло ей на живот и ребра. Он вскрикнул, себе не веря, но каждый новый возглас звучал как извинение. Потом, точно ранний сухой лист, упал на тело любимой, дрожа и постепенно успокаиваясь. Вдоль спины и с висков стекал пот.