Ступени
Шрифт:
Внутри сарая висела клетка, теперь ярко освещенная лучами нескольких фонариков. Крестьянин, потный и трясущийся от страха, медленно опускал клетку на глазах у ожидающих полицейских; женщина в клетке вцепилась руками в решетку.
Сержант приказал открыть замок. Пальцы крестьянина долго не могли совладать с ключом; при этом он старался не смотреть на женщину, которая скрючилась в углу.
Полицейские схватили ее за руки и за ноги и вытащили из клетки. Женщина сопротивлялась, но они все же связали ее, отнесли к машине и запихнули
Прошло несколько месяцев. После долгих раздумий я все-таки решил снова посетить эту деревню. Я выехал из города ночью, чтобы добраться туда рано утром. Я вел машину медленно, стараясь не угодить в глубокие колеи на дороге, петлявшей между домами. Утренний ветер рвал в клочья поднявшийся туман, открывая очертания домов и амбаров. Я остановился возле дома приходского священника, не вполне уверенный, что мне делать дальше. Дверь дома открылась, и оттуда вышел священник. Он прошел через кладбищенскую калитку и исчез в густой тени тисовых деревьев, окаймлявших короткую тропинку, которая вела к вратам церкви. Я вышел из машины и поспешил следом.
Священник остановился, склонившись над одним из надгробий с таким видом, словно он пытался прочитать полустертую ветром и дождем надпись. Мятая грязная сутана была заштопана и залатана во многих местах.
— Итак, вы проделали весь этот путь только для того, чтобы поговорить со мной… почему?
Не спуская с меня внимательного взгляда, он смахнул крошки коричневого мха со своей сутаны.
— Потому что я хочу кое-что с вами обсудить. Это важно, — сказал я.
— Чем вы занимаетесь? — спросил священник.
— Учусь в университете.
Священник стряхнул пыль с рукава сутаны и разгладил складки. Затем он повел меня к калитке, осторожно обходя могилы и уклоняясь от мокрых ветвей деревьев.
Во дворе нас на миг разделила перебежавшая дорогу вереница индюшек. Священник ожидал меня у двери дома.
— Вина не хотите? — спросил он.
— Спасибо.
Мы вошли. Он распоясал сутану, уселся и налил два стакана вина. Мы посмотрели друг на друга через стол.
— Ну и что же привело вас сюда, юноша?
— Я по поводу клетки.
Я внимательно наблюдал за священником: краска медленно заливала его пухлое лицо с влажными складками рта, щеки с ямочками. В глубоко посаженных глазах появилась настороженность.
— По поводу чего? — переспросил он.
— Клетки, — повторил я. — Клетки с женщиной.
— По этому поводу я ничего не могу сказать, — ответил он. — Я знаю только то, что написано в газетах, — ни больше ни меньше.
Он снова наполнил мой стакан.
— Но почему это вас так волнует?
— Сейчас уже не очень. Но когда-то я имел к этой истории самое прямое отношение. Это я нашел женщину. Я заблудился и наткнулся на сарай.
—
Священник сделал глоток из стакана.
— Трагическая история. Крестьянин и его семейство не хотели платить за уход в психиатрической лечебнице и поэтому держали сумасшедшую в клетке…
— Но наверняка были в деревне еще люди, которые знали эту женщину — и то, что с ней делают, отец.
Священник явно не слышал меня.
— Или за приют не хотели платить… Бедное создание не осознает, на каком свете находится.
Священник поставил стакан на стол.
— Но зачем возвращаться к этому делу? Был суд. Виновные наказаны. Женщину поместили в больницу. Вы что, приехали сюда, чтобы написать еще одну похабную статью об этом скандале? Разве их не достаточно было написано?
Из черных дыр рукавов показались морщинистые руки; они были похожи на два пучка вырванных из земли сорняков, лежащих на залитом солнечным светом деревянном столе.
— Я не собираюсь писать статью, отец. Я не репортер. Я пришел сюда по велению моей совести, по своему собственному желанию.
— И что же вам нужно?
— Я хотел увидеть вас, отец, и поговорить с вами.
— Ну что же, вы меня увидели, и мы поговорили. Что еще я могу сделать для вас?
— Я думал обо всех тех годах, что эта женщина провела в клетке, отец.
— Что же я могу сказать вам такого, чего вы сами не знаете?
— Всего лишь одну вещь, отец, одну-единственную вещь.
— Спрашивайте, и покончим с этим!
Я пил вино и смотрел, как дробятся лучи солнца на выпуклом донышке стакана.
— Вы прожили в этой деревне больше тридцати лет, отец, включая последние пять лет, которые женщина провела в заточении. Вы же знаете: несмотря на то что крестьяне все отрицали, было доказано — деревенские мужики постоянно посещали амбар и там насиловали сумасшедшую и измывались над ней. Кто бы поверил в эту жалкую ложь: зашел, чтобы найти инструмент, починить механизм и тому подобное? А владелец сарая — он что, деньги заработал, торгуя капустой? Даже некоторые из женщин в приходе знали, что несчастная дважды была беременна и что в обоих случаях знахарки ходили к ней и вытравливали плод. Такие вещи недолго остаются в тайне, отец.
— Зачем вы мне все это рассказываете? Я читал об этом в газете.
— Я просто рассуждаю вслух, чтобы вам было понятнее. Меня все это очень тревожит, отец. А вас?
— Что меня тревожит, а что — нет, это мое личное дело.
— Если за все эти годы ни один из верующих, посещавших сарай, не признался вам в этом на исповеди, тогда чего стоит ваше духовное наставничество? И чего стоит ваша религия, служителем которой в этой общине являетесь вы?
— У вас нет права, абсолютно никакого права, говорить на эти темы!