Стыд
Шрифт:
— Ну, — ответил Дякин.
— Дома как? Жена, дети… — Он не мог вспомнить: были тогда у Дякина дети? Человек сельский, решил Лузгин, были наверняка.
— Дети в Тюмени, дочь замужем, вышла так удачно, сын тоже, ну, в смысле, женат, оба работают, у дочки, она старшая, уже два сына, то есть два внука у меня теперь, а сын все тянет, обормот, жена его, в смысле…
— Вот и отлично, — процедил Лузгин. — Рад, что у тебя все хорошо. — И, обращаясь к Елагину: — Вопросов больше не имею. Благодарю за все. И вам спасибо, товарищ староста.
— Прошу наверх, — сказал старлей, только что каблуками не щелкнул.
Бронетранспортер сменяемой роты
— Отроете, — сказал Елагин. — Ну что, Петрович, сам дойдешь?
— Дойду, дойду, — сказал Петрович и скоренько начал прощаться. Лузгин еще раз обнял старину Дякина за плечи, их головы соприкоснулись ухо к уху, потом Дякин близко глянул на него и произнес вполголоса: «Пока, Володя. Приезжай еще».
— А на хрена? — так же тихо ответил Лузгин.
— Извини, — сказал Дякин и пошел по дороге в деревню. Шагах в десяти он достал из кармана болоньевой куртки вязаную лыжную шапочку и натянул ее ниже ушей.
— Ну что, по машинам? — браво окликнул Лузгина старлей Елагин.
Лузгин еще немного проводил глазами одинокую фигуру на дороге и неспешно приблизился к старлею.
— Последний раз прошу вас, Алеша: можно мне остаться с вами?
Старлей подвигал тонкими губами и, не глядя в лицо Лузгину, предложил решить вопрос в Казанском, по приезде. Лузгин знал доподлинно, что ничего в Казанском не решится, Елагин просто выманивает его с блокпоста, как после будет выманивать из Казанки в Ишим и так далее. Впервые в жизни он пожалел о том, что не имеет, как другие нормальные выпускники высшей школы, звания офицера запаса: ведь как гордился ранее, что сумел «закосить», не ездил на глупые сборы, а если б не «косил» и ездил, то был бы сейчас капитаном запаса и мог бы гаркнуть на старлея с высоты своей лишней четвертой «звезды».
— Распорядитесь, пожалуйста, чтоб принесли мои вещи.
Как уже бывало сотни раз прежде, Лузгин внезапно озвучил решение, которое обдумать не успел и наполовину. Очень многое — и хорошее, и плохое — не случилось бы с ним никогда, не обитай в Лузгине некто другой, вдруг толкавший его изнутри, словно этот некто все уже продумал и вычислил, только времени не имел на объяснения.
— Не понял вас, — сказал Елагин.
— Я остаюсь.
— Исключено. — Старлей протянул ему левую руку, как маленькому, чтобы отвести в машину.
— Вы действительно не поняли, — сказал ему Лузгин. — Я остаюсь не с вами. Я иду в деревню. Будем считать, что моя командировка закончилась. Верните мне вещи, пожалуйста.
— Прекратите, это несерьезно. — Рука старлея все еще висела над дорогой. — Идемте, надо ехать, пора уже.
— Ну и хрен с вами, Алеша, — укоризненно сказал Лузгин.
Стуча ботинками по мокрому асфальту, он вздрогнул, когда старший лейтенант скомандовал ему остановиться. Лузгин развернулся на ходу и крикнул, пятясь:
— Что, стрелять будете? — Левая рука старлея под распахнутым бушлатом лежала на ремне у кобуры. Водитель Саша замер у машины, держа в разведенных ладонях пачку сигарет и зажигалку. «Ревизор», немая сцена, подумал Лузгин и споткнулся.
— Переоденьтесь.
— Что? — не понял Лузгин.
— Обмундирование верните. — Старший лейтенант, не глядя, махнул рукой в сторону машины. — Вещи сюда, бегом!
— Есть вещи! — крикнул Саша.
Все правильно, сказал себе Лузгин,
— Вот, — сказал водитель Саша, сваливая ворохом на блок лузгинские пожитки. — Носки, носки-то не снимайте! Я ваши-то выбросил, блин…
Лузгин оделся и обулся, закинул на плечо ремень от сумки.
— Карманы проверьте. — Елагин ткнул пальцем в бушлат, расплющенный лузгинским весом. И точно: он забыл в карманах курево и диктофон — как еще не раздавил своей задницей, оболтус…
— А документы? — спохватился Лузгин; хорошо хоть об этом вспомнил.
— А зачем вам документы? Сами сказали: командировка закончилась.
— Хотите, я расписку напишу?
— Расписку? — удивился старлей.
— Ну, что принял решение… что ответственность целиком и полностью на мне… Ну, чтобы вам…
— А толку-то? — сказал Елагин.
Все, хватит унижаться. Зачем вообще весь этот разговор? Он пожал руку водителю и сказал ему «спасибо», а Саша спросил, как он будет с пустой головой, и Лузгин отмахнулся: мол, если что, капюшон есть при куртке, — кивнул Елагину и пошел от них по дороге, задирая голову и щурясь, чтобы высмотреть Дякина, но тот уже скрылся в деревне. Половину суток проходил Лузгин в армейских ботинках и уже привык к ним, и сапоги теперь казались велики и шлепали по асфальту, слегка соскальзывая в шаге, зато бордовый пуховик был теплее и легче бушлата. Он набросил капюшон, затянул тесемки и сразу перестал слышать звук моторов позади, зато в ушах зашипело дыхание, будто Лузгин шел в скафандре.
Издали деревня казалась нетронутой, однородной, но уже на окраине среди крыш и заборов ему стали видны сгоревшие дома, и чем дальше он углублялся в деревню по рассекавшему ее плавным зигзагом шоссе, тем чаще ему бросались в глаза обгорелые развалины. Иногда он останавливался и крутил головой, а потом даже откинул опять капюшон для удобства, но так и не приметил ни одной живой души, чтобы спросить о доме Дякиных. Он вдруг сообразил, что деревня кончается, впереди только лента шоссе и справа заброшенный бетонный коровник без крыши, в черных пятнах дыр на серых грязных стенах. Он повернул назад и увидел трех человек, выходивших к нему из проулка.
Один был в телогрейке, двое — в куртках наподобие лузгинской. Давно и накрепко не бритые, в зимних шапках армейского образца без кокард, они шли к нему неспешно, но уверенно, глядя из-под шапок одинаковыми темными глазами. М-да, не любят здесь приезжих, со вздохом констатировал Лузгин, сворачивая им навстречу с предварительной улыбкой.
— Добрый день, — сказал Лузгин, сближаясь. — Не подскажете, как мне найти дом Дякиных? Дя-ки-ных, — повторил он по слогам для разборчивости.
— В сумке что? — спросил мужчина в телогрейке.