Суббота навсегда
Шрифт:
Но это все мизансцены, мизансцены. Общий стержень действие приобрело, когда распахнулись стены и мимо столиков проследовала умонепостигаемая процессия, предводительствуемая Хосе Гранадосом. Весь в виноградных гроздьях, с тирсом в руках, он двигался, энергично качая бедрами — в такт своему пению:
И его свита — из амуров, лямуров, анубисов и прочего зверья — притопывая копытцами и в точности как
Чуждый всему, но не враждебный, во главе процессии проходит он стержнем через всю залу, рождая у большинства желание следовать за собой такою же походкой.
«Но вот же скрылась из глаз та странность», — говорил живущий в душе каждого актера резонер. «Но не из сердца и не из памяти», — возражал актер-совесть, второй жилец. К счастью, актеры — народ темный: ни один не знал, что ожидает Ариадну. А то преждевременная дионисия эта запросто могла помешать Бельмонте самому сыграть роль Диониса.
Потом Хосе Гранадос с великими почестями был возвращен в семью артистов, оставив по себе удивительную память в мире животных. В их смутном, почти зачехленном сознании образовалась некая светлая точка — обещанием второго пришествия в трюм, якобы однажды полученным. Бывало, эта точка тускнела, бывало и наоборот, но чтобы совсем погаснуть… Надеждой зовется она у людей. И когда она загоралась ярче, то в яслях делалось уютно.
Варавва, ища забвения в трудах, приступил к репетициям «Ариадны». Заглавная роль сама собой отошла к Птице Гвадалахарской, как если б первая была Восточной Пруссией, а вторая — Россией. Под аккомпанемент белого рояля (оркестр подключался к работе позднее) несравненная Инеса разучивала:
Где стол был яств, там гроб стоит,
В нем дева бледная лежит.
Эней, Тесей и Одиссей —
Неполный перечень гостей,
Что остров чудный навестив…
В другом углу репетировал хор:
О, будь она мертва, мы были б Ахиллессом,
Снимающим доспех с прелестного лица.
Увы, пробит висок…
Варавва метался, орал на всех:
— Уроды! У вас у самих на лице доспехи!.. А вы, милая! Вы дева — не кофемолка. Затараторила: «месей, песей, тесей». И потом в глубине души вы чувствуете, что это заслуженная кара. Вы презрели — вас презрели. Вы терзаетесь вдвойне: и муками ревности, и муками совести…
— Извините, маэстро, но говорю вам как женщина: такого быть не может. Ревность? Si. Совесть? No.
— Бог мой! — Хватался за голову Варавва, локтями обрушиваясь на клавиатуру, чем напоминал Бетховена, в припадке глухой ярости разбивавшего рояли. — Со-весть, милочка…
— Совесть?
— Но и дева тоже.
— Как это у вас интересно получается. Она что, к сайягской Бешеной Кобылке обращалась? Она — женщина. Женщины в горе бессовестны. Надо исполнять именно так, — и затараторила пуще прежнего:
…Остров чудный навестив,
До утра лишь погостив,
Парус подняли, аж жуть —
Против солнца держат путь.
Словно в сердце клещом черным
В солнце впился он. Проворны
Лапки-весла: вверх и вниз.
Дева в крик: «Постой! Вернись!»
А сигнальщик ей в ответ:
«Хочешь, дам тебе совет?
Ты, царевна, не взыщи,
Ветра в море поищи».
Она, сударь, как акула: в досаде кусает все, что кровоточит, свою рану тоже. А вы «совесть»…
При слове «кусает» Варавва снова хватается за голову, изо всех сил ударяя по клавишам. Григ, концерт ля-минор.
Пробы продолжаются. Трое Страстных, гордые и капризные, как все сицилийцы, вдруг уперлись: трех нимф, которые утешают распростертую на скале Инесу-Ариадну, они будут петь только в панталонах. В кринолинах им, видите ли, унизительно: слава Богу, мы испанский театр.
— Иисусе Спасителю! — вопит на это Варавва, хватаясь за голову. Снова аккорд. — Им это унизительно! Может быть, вы хотите, чтобы Ариадну утешали три страстных усатых сицилийца?
Все смеются, Трое Страстных в том числе. Но стоят на своем. Пускай вместо нимф ее утешают три тритона. Пошла торговля. Сошлись на том, что у тритонов будут хвосты, как у русалок. Новая новость: артисты поругались между собой после того, как первому тритону, сказавшему:
С девою нежною в лунном сиянии
Боле не делит уж ложе герой —
второй тритон, не думая долго, отвечал:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и забитая, ты и всесильная…
Остолбенел… Крики, оскорбления.
— Хорошо, меняем весь текст.
— Пожалуйста.
Ариадна лежит ничком на матах, изображающих скалу.
Первый тритон
Я видел озеро, стоявшее отвесно.
Второй тритон
К нему не зарастет народная тропа.
Третий тритон
Забудься сном, тогда б смогла ты, друг прелестный,