Субмарина
Шрифт:
Я встаю и ухожу. Иван идет за мной. Я слышу его шаги позади. Стараюсь идти побыстрее.
В поезде мы молчим. День рождения Аны. Вскоре после моего. Я бы вспомнил, если бы подумал, но я не уверен даже, вторник сейчас или среда. Иван глядит на меня, глядит виновато. Очень. Хотелось бы мне, чтобы его кто-нибудь отдубасил. Прямо сейчас. У меня сил нет, но другой, пассажир какой-нибудь — да пожалуй ста… Не хочу думать про коляску, про мальчика, последнее, что мне хотелось бы делать, — это загибать пальцы, прикидывая, сколько же ему
Прощаюсь с ним на Центральном вокзале. Просто «пока», мы не обменялись ни словом, с тех пор как увидели Ану.
Я сижу на крыльце общаги: голова слишком большая, в комнате не помещается. Тове еще в больнице, и все же я пью водку из бутылки из-под колы. Много водки, очень мало колы.
С утра в дверь постучали три раза; открыв, я обнаружил пакет. В пакете кола, таблетки от головной боли и записочка от Софии: сердечко и имя. Слышала, конечно, как я притащился ночью, шарахался по стенкам коридора, как шарик для пинбола.
Я выпил целых четыре таблетки, и они потихоньку начинают действовать, водка тоже.
Пока я сижу так, пытаясь собраться, вниз по лестнице проходит даун. Дауны — не то зрелище, что радует глаз с похмелья. Эти ребята умирают от инфаркта, сохраняя на лице счастливую улыбку неведения. Такой у нас дом. На третьем этаже живем мы: те, чье имущество можно уместить на двенадцати квадратах, этажом ниже живут дауны. На первом этаже — студенты. Объявления на дверях библиотек и супермаркетов — это они развешивают. Готовы на все, лишь бы сбежать от нас с даунами. На всё. Сниму комнату, бей меня, трахай меня, заставь меня говно жрать, сниму комнату.
Даун вертит головой по сторонам и выходит на улицу.
Чуть не прихлопнув меня дверью, на улицу выбегает парень. Он останавливает дауна, ведет, обняв за плечи, обратно к лестнице, ставит передо мной:
— Вы не могли бы пару минут присмотреть за ним, я забыл сигареты.
— Нет.
— Две минутки.
— Я пьян.
Он смотрит на психа, смотрит на меня:
— Я сейчас вернусь.
Бежит по лестнице. Даун стоит, опустив руки. Затем снова выдвигается на улицу. Делаю глоток.
Вернувшийся медбрат растерянно оглядывается по сторонам: больной исчез.
— Где он, черт возьми?
Я говорю, что не знаю, может, у него дела. Пошел по делу. Может, дауны — как птички, может, они летом улетают на юг или, наверное, летом на север? Домой, в Даунленд, у них это в крови. Я сказал тебе, что пьян. Может, у них кладбище где-нибудь, как у слонов…
— Да иди ты, куда он пошел?
Я пожимаю плечами, смеюсь.
— Видишь ли, я тут пью…
— Да если я его не найду, меня с работы попрут!
— А ты постой тут еще, поори, как баба, может, с тобой и похуже что случится.
Мне удается довольно-таки отчетливо произнести эту фразу. Делаю
— Вали отсюда. Исчезни.
Помедлив, парень выходит на улицу и принимается за поиски.
Я ковыряюсь в замке, дверь в комнату Софии открывается. Она узнает звук моих шагов. Интересно, а других она тоже узнает? Ее малыш растет, растет, а она этого не видит, не делает зарубок на косяке: 97 см. А ты еще сможешь узнать звук его шагов?
Мы трахаемся в ванной с включенной водой. Мне трудно стоять, голова гудит, мы чуть не роняем зеркало. Быстро не получается. Я выхожу из нее и кончаю на разбитые зеленые плитки.
Лежим на узенькой кровати, голые, потные. Она приподнимается, прижимается головой к моей руке.
— Ты такой милый…
— Нет.
— Согласен ты или нет, все равно милый.
— Прекрати, пожалуйста. Меня еще тошнит. Я не…
— Милый, не милый… Ты мне нравишься…
Я слышу звук проезжающих по улице машин, слышу, как где-то в туалете спускают воду, все сейчас так далеко.
— Ник?
— Ммм?
— Я подумала, ты спишь.
— Хорошо бы.
— Ник, если тебе… Если тебе чего-нибудь хочется…
— Да?
— Если тебе чего-нибудь хочется, ну… в постели чего-нибудь.
— Да?
— Ну, ты только скажи…
Шарю рукой по полу, задеваю, но все же в последний момент ловлю бутылку, тонкий пластик прогибается. Приподнимаю голову и допиваю.
Мне было жаль тебя будить, говорит София. Солнце уже зашло. Ты спал так крепко. Иду в ванную, умываюсь. Отлежал руку, до сих пор не чувствую. София включила телевизор — ты еще успеваешь посмотреть «Улицы Сан-Франциско».
Она сидит на диване поджав ноги, с пультом в руке. Улыбается мне: сейчас начнется. О’кей, но сначала что-нибудь выпить.
Все магазины зарыты. Дохожу до пиццерии. Была здесь пиццерия когда-то. Больше нет: теперь здесь магазинчик, а в нем полно алкоголиков. Большая собака или две. Тепло, хоть и вечер, снаружи на ящиках из-под пива сидят два алика, потягивают пивко. Молодой бангладешец, тот, что обычно отпускает, в подворотне раскуривает косячок с одним из постоянных клиентов. Захожу, покупаю пиво. Хозяин, мужчина очень маленького роста, вытирает руки о фартук и достает из холодильника бутылки. Рядом со мной два мужика спорят о расстоянии до Луны. На стуле у двери то ли спит, то ли плачет старуха-гренландка.
И тут я вижу дауна. Сидит, забившись в угол на одной из видавших виды деревянных скамеек.
Они с ним хорошо обошлись. Как тот бездомный, что всегда сначала покормит собаку. Перед ним полпиццы с отметинами от зубов и две пустые бутылки. Он смеется и пускает слюни, уголок рта вымазан соусом.
Ему нравится, нравится эта халабуда. Пей пиво, пей пиво, дружок, и он смеется и утирается, громко смеется.
Я спрашиваю, сколько он уже здесь сидит. Долго, отвечают мне, зашел сюда, и мы не знали, что с ним делать, но ему понравилось, ему понравилась халабуда.