Суд идет
Шрифт:
Белявского на курсе любили за остроумие и за то, что тот никогда не унывал. А в прошлом году он долгое время был предметом анекдота. На окучивании картошки Белявский прославился на весь колхоз. Дневную норму бригада его выполнила за два часа. Не разбирающийся в сельском хозяйстве комсорг курса, который распределял наряды и принимал работу, занес бригаду Белявского на Доску почета. А через три дня рекорд «новатора» был разоблачен. Вся хитрость нового метода окучивания и прополки картошки — этот метод назвали «методом Белявского» — состояла в том, что половший садился верхом на тяпку, втыкал ее углом в рыхлую землю
— Ты слышал, Митя, что в этом году Москва улыбнется немногим?
— Не тревожит, — равнодушно ответил Шадрин. Он уже понял, что неспроста Белявский начал с подходцем, что насчет чего-то он хочет закинуть удочку.
— Но тебе нечего волноваться, — Белявский покачал головой, выражая этим: «Тебе все равно: Москва или Владивосток».
— Особенно дрожь не бьет, терплю, — согласился Дмитрий.
— А все-таки, куда бы ты хотел? Поди, в Сибирь тянет? Все-таки как-никак — родина. Да, кстати, ведь ты, кажется, из Новосибирска?
— Ты угадал. — Дмитрий старался понять: что же нужно от него Белявскому?
— Я могу тебя поздравить.
— С чем?
— Есть одно местечко в Новосибирске. Следователем в областную прокуратуру. Только это по строжайшему секрету. Хочешь его получить?
Дмитрий сверху вниз посмотрел на Белявского.
— Разумеется. Но как?
Белявский за рукав поволок Шадрина в угол.
Оглядевшись, чтоб их никто не подслушал, он таинственно спросил:
— Скажи честно, если предложат Москву, согласишься?
— Думаю, что мне ее не предложат. Ты же знаешь, у меня нет жилплощади.
— Короче: если предложат — согласишься?
— Без жилья нет.
— Что же будешь просить?
— Если возможно, то Новосибирск.
— Ты очень хочешь Новосибирск?
— Ты об этом спрашиваешь уже третий раз! — раздраженно бросил Дмитрий, собираясь покинуть Белявского.
— Стой! Есть деловой разговор. Ты получишь Новосибирск, но при одном условии.
— При каком?
— Если согласишься на Москву.
— Откуда ты взял, что мне предложат Москву?
— Это не твое дело. Допустим, что это уже решено. — Воровато оглянувшись, Белявский продолжал еще более таинственно: — Так вот, слушай меня: Новосибирск тебе не видать, как своих ушей, если ты не пойдешь на одну очень простую комбинацию. — Белявский многозначительно смолк. Наблюдая снизу вверх за лицом Шадрина, он старался прочитать на нем впечатление, которое произвело его предложение.
— Я готов. Но чтобы это было честно. И вообще мне не ясно, как это можно сделать?
— Очень просто: я добиваюсь назначения в Новосибирск. Ты на комиссии ведешь себя благоразумно и даешь согласие на Москву. После государственных экзаменов, когда дипломы и положительные характеристики у нас на руках, когда университету и всем его общественным организациям можно
Глубоко затянувшись папиросой, Белявский неосторожно пустил дым почти в лицо Дмитрию. Шадрину мучительно захотелось курить. Но он сдержался. Прошло больше месяца, как он выкурил последнюю папиросу.
— Что ж, я, собственно, ничего против не имею.
— Прекрасно! — воскликнул Белявский. — Я всегда считал, что у тебя ясная голова.
— Ну, а ты? Ты-то сам, как будешь потом с работой? Станешь проситься на мое место?
— Даже не пикну. Меня устраивает и свободный диплом.
— Только смотри, Игорь, чтобы потом без работы не остался. Чего доброго еще меня будешь клясть на чем свет стоит.
— Что-о?.. Что ты сказал?! Димочка, неужели ты за пять лет не понял, что я не такой уж беспомощный человек?
На том и договорились. Оставив Белявского, Дмитрий подошел к студентам, которые столпились у дверей деканата.
Первой из кабинета декана выскочила разрумянившаяся Рая Рубцова. Со всех сторон на нее посыпались вопросы.
— Ну, как?
— Куда?
— Москва?
Галдели все сразу.
Некоторое время Рая стояла с опущенными ресницами, зажав ладонями уши. Когда галдеж угомонился, она лихо щелкнула пальцами и по складам произнесла:
— Вла-ди-вос-ток! Красивый портовый город! А один дяденька из комиссии даже решил меня обрадовать, сказал, что там много жирной селедки, а еще больше — холостых моряков, которые на третий же день моего приезда будут разрывать меня на части. Левой рукой предлагать ум и сердце, а правой — тащить в загс.
Под сводами коридора пронесся дружный хохоток.
— Они остряки там, ребятки-то из комиссии, — съязвил Миша Зайцев, который прожужжал всем уши, что на него уже давно есть заявка в речную прокуратуру. Он был заядлым рыболовом, а поэтому страстно мечтал иметь свою моторную лодку и поселиться где-нибудь на берегу Оки или Волги.
— Им, начальникам, хорошо шутить… А вот тут стой и жди, как теленок, в какое стойло тебя поставят, — отозвался молчаливый Карпенко, который всем говорил, что ему все равно: Москва или Крыжополь, лишь бы в прокуратуру. Больше всего он боялся нотариальной конторы: у него к тому были основания. С войны он вернулся без ноги, а инвалидов в редких случаях брали на оперативную работу.
— Ничего, Раечка, этот дяденька из комиссии как в воду глядел. Знаю я морячков из Владивостока. К ним попадешься — сразу голову закружат. Дальневосточники!
— Прощай, Раечка!
— Счастливого плавания!
Реплики из толпы, окружавшей Раю Рубцову, оборвались, как только открылась дверь деканата и позвали Белявского.
Подтянув брюки и поправив галстук, Белявский, бледнее обычного, со сжатыми губами, вошел в кабинет. Против длинного стола, покрытого зеленой скатертью, стояло свободное мягкое кресло. Члены комиссии сидели на жестких стульях. Их было семь человек: декан Скорняжников, начальник отдела кадров университета Таратута, секретарь партийного бюро факультета Мезников, представитель из Моссовета, два «покупателя» из Министерства юстиции и представитель из городской прокуратуры.