Суд идет
Шрифт:
— Зачем к тетке?
— Ты что, не понял? — Взгляд Анурова остановился на немецком ружье, висевшем на ковре.
— Не понял.
— Я в твои годы такие шарады разгадывал с ходу, — спокойно, как будто разговор шел о пустяках, сказал Ануров. — Повторяю: ты должен поругаться с родным отцом и уйти из дому.
— Из-за чего поругаться? — спросил Владимир, пока еще смутно понимая ход мыслей отца.
— Из-за того, что ты усомнился в честном приобретении всего, что мы имеем. А когда усомнился в этом, то пришел к отцу, чтобы серьезно, по-мужски, по-комсомольски поговорить с ним.
Ануров медленно поднял голову
— Ты пригрозишь отцу тем, что если он и впредь будет таким туманным и нечестным образом приобретать ценные вещи, то ты заявишь куда следует. Отец назовет тебя неблагодарным щенком и прикажет не совать нос туда, куда не следует. Ты кровно обиделся на отца и покинул родительский дом. Да, кстати, все это ты запиши в дневнике, датируй эту запись двухмесячной давностью и храни дневник так, как хранят последние тайны. Если меня посадят — его найдут в моем письменном столе. Я случайно найду этот дневник у тебя в день ареста и не успею прочитать его. Понял?
— Да… кажется, понял. — Владимир сидел бледный и не мог смотреть в глаза отцу. Он хотел что-то возразить, но, подавленный логикой отца и опасностью сложившейся обстановки, не находил подходящих слов.
— Только это нужно сделать сегодня, после того как упакуешь с матерью вещи. Поставь об этом в известность мать и Рену. Растолкуй им хорошенько, зачем это нужно.
Углубившись в бумаги, Ануров с минуту сидел молча, подкалывая в папку какие-то документы. И только через некоторое время, точно вспомнив, что сын ждет его дальнейших указаний, он тихо сказал:
— Ступай и делай то, что может спасти тебя. Это, пожалуй, единственный вариант, его трудно опрокинуть.
— А если я действительно, не в порядке комедийной игры на зрителя разругаюсь с тобой, а по-настоящему, открыто, принципиально?! — После этих слов Владимир встал и далеко не по-сыновнему посмотрел на отца.
Прищурив правый глаз, Ануров, как холодным и острым штыком, впился взглядом в переносицу Владимира.
— То есть?
— Без всяких то есть. Все это мне надоело! Ваши ковры, ваши картины, вся ваша дорогая галантерея и коньяки с фруктами — все это ворованное!
Ануров сидел невозмутимо и тихо, ядовито-тихо улыбался, глядя на сына.
— А ты что, только сейчас об этом узнал, мой милый сын? Или в тебе только сейчас проснулась твоя комсомольская совесть? Разве ты не знал, что оклад у отца всего-навсего две тысячи рублей? — Ануров привстал. — А ну, посчитайте, Владимир Борисович, сколько тратит в месяц на свои коктейли, на театры, на загородные поездки только одна ваша милость? А костюмы? Полдюжины дорогих костюмов — это что, сорока на хвосте принесла? А ежегодные курорты, приморские рестораны, пикнички, шашлычки, вечериночки?.. Это что? Дары святых апостолов?.. — Вытянув шею, Ануров склонился над столом и вопросительно замер. — Ты что — раньше ни о чем не догадывался?
Владимир, переступая с ноги на ногу, замялся с ответом.
— Да… я кое о чем догадывался. Но я не был твердо уверен. А потом мне просто было стыдно говорить об этом с отцом, который носит в кармане партийный билет. Теперь мне стало все ясно.
— Что тебе стало ясно? — озлобленно спросил Ануров.
— Остается одно — играть комедию, которую отец сочинил для сына. Вы — автор, я — актер.
Теперь уже не восклицательный знак висел над столом,
— Да как ты смеешь, мерзавец, все это говорить родному отцу, который не сегодня-завтра сядет в тюрьму только из-за того, что он был для вас той буренушкой, которую вы доили, сколько хотели?! А хотели вы, скоты, все больше и больше… — Ануров тяжело дышал. С каждым словом он все более и более приходил в ярость. — А теперь… теперь, когда вы сами подвели меня к тюремным воротам, вы решили напоследок дать мне пинок пониже поясницы, чтоб я был попроворнее, чтоб побыстрее закрылись за мной эти ворота?! Не выйдет. Не выйдет!..
Ануров стукнул кулаком по столу так, что на нем подпрыгнул чернильный прибор.
— Если я хоть раз еще услышу подобные слова, я задушу тебя собственными руками! Ты слышишь — задушу! — Ануров вышел из-за стола и медленно подступал к сыну. — Я за компанию прихвачу тебя с собой, чтобы там… а там будет много свободного времени для раздумий, ты наконец понял, что не кто-нибудь, а вы, вы… вы всем скопом толкали меня на преступления!
Сдерживая ярость, Ануров до хруста ломал пальцы и метался по кабинету.
Подавленный, Владимир сидел в кресле. Его всего трясло. Таким злым, таким недобрым и разъяренным он видел отца впервые. Подойдя к книжному шкафу, Ануров-старший открыл потайную дверцу, на которой были искусно наклеены четыре корешка Большой энциклопедии, и достал бутылку выдержанного армянского коньяка и две хрустальные рюмки. Налил обе. Одну подал Владимиру, другую поставил перед собой.
— Выпьем. Это сильнее валерьянки.
Оба молча выпили.
— Вот эту штуку зарой хорошенько сегодня вечером в безопасном месте в лесу. Боже упаси зарывать на дачном участке. Есть виды, что нас с него скоро вежливо попросят. Здесь аккредитивы на предъявителя и драгоценности. Смотри не вздумай транжирить деньги. Глядя по ситуации, часть из них можно дать следственным органам, которые будут вести дело. Только сделать это нужно с умом, тонко. Сам за это не берись, постарайся сделать через других. И вообще заруби себе на носу: когда начнется следствие, не вздумай появляться дома. В случае, если тебя впутают под каким-либо соусом свидетелем по делу, в институте об этом непременно узнают. Матери эти сбережения и ценности не доверяй. Она у тебя битая дура, ей с утра до ночи крутиться перед зеркалом да рыскать по магазинам. Всего, что здесь есть, — Ануров показал на серебряный бочонок, — всего этого вам хватит на десять лет безбедной жизни. Не забывайте и меня. Передачи в тюрьму принимают каждую неделю, посылки в лагеря тоже посылать разрешают.
— Папа… — дрогнувшим голосом произнес Владимир. — Зачем ты все это говоришь? Ведь еще ничего не известно.
Ануров-старший снова наполнил рюмки коньяком и молча чокнулся с Владимиром.
— Это я, сынок, на всякий случай. Это мой отцовский наказ. Все, что имею, лежит здесь, перед тобой. — И Ануров показал на серебряную кадушечку. — Не подпускай к ней ни мать, ни Рену, профинтят все за один год. Планируй расходы сам, сократи свои ненужные расходы до минимума, тебе еще два года учиться, а потом… Потом можешь долго быть без работы. Ты теперь взрослый, поймешь все сам.