Шрифт:
Абрам Терц (Андрей Донатович Синявский)
СУД ИДЁТ
Рассказ
Пролог
Когда не хватало сил, я влезал на подоконник, высовывал голову в узкую форточку. Внизу шлепали калоши, детскими голосами кричали кошки. Несколько минут я висел над городом, глотая сырой воздух. Потом спрыгивал на пол и закуривал новую папиросу. Так создавалась эта повесть.
Стука я не расслышал. Двое в штатском стояли на пороге. Скромные и задумчивые, они были похожи друг на друга, как близнецы.
Один осмотрел мои карманы. Листочки, разбросанные по столу, он собрал
Одна буква - кажется, "з",- шевеля хвостиком, быстро поползла прочь. Но ловкий молодой человек поймал ее, оторвал лапки и придавил ногтем.
Второй тем временем заносил в протокол все детали и даже носки выворачивал наизнанку. Мне было стыдно, как на медицинском осмотре.
– Вы меня арестуете?
Двое в штатском застенчиво потупились и не отвечали. Я не чувствовал за собою вины, но понимал, что сверху виднее, и покорно ждал своей участи.
Когда все было кончено, один из них взглянул на часы:
– Вам оказано доверие.
Стена моей комнаты стала светлеть и светлеть. Вот она сделалась совсем прозрачной. Как стекло. И я увидел город.
Подобно коралловым рифам возвышались здания Храмов и Министерств. На шпилях многоэтажных строений росли ордена и бляхи, гербы и позументы. Лепные, литые, резные украшения, сплошь из настоящего золота, покрывали каменные громады. Это был гранит, одетый в кружево, железобетон, разрисованный букетами и вензелями, нержавеющая сталь, обмазанная для красоты кремом. Все говорило о богатстве людей, населяющих Великий Город.
А над домами, среди разодранных облаков, в красных лучах восходящего солнца, я увидел воздетую руку. В этом застывшем над землей кулаке, в этих толстых, налитых кровью пальцах была такая могучая, несокрушимая сила, что меня охватил сладкий трепет восторга. Зажмурив глаза, я упал на колени и услышал голос Хозяина. Он шел прямо с небес и звучал то как гневные раскаты артиллерийских орудий, то как нежное мурлыканье аэропланов. Двое в штатском замерли, вынятув руки по швам.
– Встань, смертный. Не отвращай взора от Божьей десницы. Куда бы ты ни скрылся, куда бы ни запрятался, всюду настигнет она тебя, милосердная и карающая. Смотри!
От парящей в небе руки упала громадная тень. В том направлении, где она пролегла, дома и улицы раздвинулись. Город открылся, как пирог, разрезанный надвое. Виднелась его начинка: комфортабельные квартиры с людьми, спящими попарно и в одиночку. По-младенчески чмокали губами большие волосатые мужчины. Загадочно улыбались во сне их упитанные жены. Равномерное дыхание подымалось к розовеющему небу.
Только один человек не спал в этот утренний час. Он стоял у окна и смотрел на Город.
– Ты узнал его, сочинитель? Это он - твой герой, возлюбленный сын мой и верный слуга - Владимир. Божественный баритон гудел у моего уха.
– Следуй за ним по пятам, не отходи ни на шаг. В минуту опасности
Будь пророком моим! Да воссияет свет, и содрогнутся враги от слова, сказанного тобой!
Голос умолк. Но стена моей комнаты оставалась прозрачной, как стекло. И кулак, застывший в небе, висел надо мною. Еще исступленней был его взмах, толстые пальцы побелели от напряже-ния. А человек стоял у окна, глядя на спящий Город. Вот он застегнул мундир и поднял руку. Она казалась маленькой и слабой рядом с Божьей десницей. Но жест ее был столь же грозен и столь же прекрасен.
Глава I
Гражданин Рабинович С. Я., врач-гинеколог, произвел незаконный аборт. Перелистывая следственные материалы, Владимир Петрович Глoбов брезгливо морщился. Работа была закончена, давно рассвело, и вдруг, напоследок, вылезает этот неприличный субъект - в потрепанной папке без номера, с фамилией из анекдота. Для должности городского прокурора - дело незаслуженно мелкое.
Ему уже приходилось как-то обвинять одного Рабиновича, а может быть двух или трех. Разве их упомнишь? Что по своей мелкобуржуазной природе они враждебны социализму,- понимал теперь каждый школьник. Разумеется, бывали исключения. Илья Эренбург, например. Но зато с другой стороны - Троцкий, Радек, Зиновьев, Каменев, критики-космополиты... Какая-то врожденная склонность к предательству.
В сердце покалывало. Владимир Петрович расстегнул мундир и, скосив глаз, посмотрел на грудь - под левый сосок. Там, рядом с рубцом от кулацкой пули, виднелось синее сердце, пронзенное стрелой. Он погладил давнюю, с юных лет, татуировку. Сердце, проколотое стрелой, истекало бледно-голубой кровью. А другое - приятно ныло от усталости и забот.
Прежде чем отойти ко сну, прокурор постоял у окна, озирая город. Улицы были еще пусты. Но милиционер на перекрестке, как это заведено, точным взмахом руки управлял всем движением. По знаку дирижерской палочки невидимые толпы то застывали, как вкопанные, то стремительно бросались вперед.
Прокурор застегнулся на все пуговицы и поднял руку. Он чувствовал: "С нами Бог!" И думал: "Победа будет за нами".
Дождь тек по лицу. Носки прилипали. Жду не больше пяти минут,- решил Карлинский и, не выдержав, пошел прочь.
– Куда же вы, Юрий Михайлович? Посреди мокрого сквера Марина была неправдоподобно суха.
– Вот они каковы - современные рыцари,- говорила Марина, властно и ласково улыбаясь.- Идите же скорее сюда!
И очертила рядом, под зонтиком, уютное сухое местечко.
– Добрый день, Марина Павловна. Я думал - вы не придете. Уже милиционер стал беспокоиться: не собираюсь ли я взорвать памятник Пушкину, пользуясь ненастной погодой.
Марина смеялась:
– Во-первых, мне надо позвонить по телефону.
Дождь бил в асфальт и отскакивал. Площадь пузырилась и текла. Они бросились через нее, пересекая воду и ветер. Телефонная будка была островом в океане. Юрий незаметно вытер руки о талию своей спутницы.
– От вас пахнет мокрой тряпкой,- возразила Марина. Он не успел обидеться - она уже набрала номер и произнесла: - Хэлло!