Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы
Шрифт:
Единственное, но существенное возражение: а зачем это в принципе Синедриону надо — спасать галилеянина?
Уж, конечно, не для «спасения жизни»… Политики, даже религиозные, — люди достаточно циничные.
Но, по Коэну, у Синедриона имелся-таки необычайно веский повод искать спасения жизни Йешуа. Это повод был вовсе не религиозным, уж тем паче не гуманным, но — конкретно-политическим.
Вспомним события, предшествующие аресту.
Провинциальный выходец из галилейской глуши, т. е. заведомо неавторитетный для столичного истеблишмента законоучитель («Разве из Галилеи придет Мессия?» Иоанн, 7, 41–42) приходит в Иерусалим. Еще две тысячи лет не будет телеграфа, и полторы тысячи лет — газет и даже регулярной почты, связывающей провинцию с городом, отстоящей от нее на неделю пешего пути. И… «множество народа постилали свои одежды на дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали на дороге.
Коэн выстраивает гипотезу. Во-первых, спасение от рук римлян столь популярного проповедника необыкновенно подняло бы в народе престиж и авторитет Синедриона. Как учреждение, сотрудничающее с римлянами, Верховный суд находился в двусмысленном положении: с одной стороны, за ним — огромный авторитет, наработанный поколениями предшественников в качестве высшего законодательного и судебного органа страны. С другой, политика сотрудничества с Римом постоянно позорила инстанцию. Все еврейство пользовалось плодами успешного сотрудничества глав Храма со сверхдержавой: благодаря услугам, оказанным первосвященником Цезарю в борьбе с Помпеем, а Августу в битвах с Антонием была сохранена культурно-религиозная и судебная автономия, и кое-где (в Галилее, к примеру) даже и политическая. Были дарованы немалые права Храму и евреям диаспоры…
И все же сторонники Рима считались глубоко презренными личностями. Евреи в принципе, т. е. религиозно, не воспринимали язычников как полноценных людей. Тацит писал: «Все, что для нас свято, для евреев богохульно» (51). Святой Петр в «Деяниях апостолов» сказал некоему, весьма уважемому им римлянину: «Вы знате, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником» (10:2). С религиозным отторжением сопрягалось и социальное: гнет Рима в провинциях был очень тяжел. Взять хотя бы налоговое бремя. «Налоги никогда и нигде не внушали населению любовь к властям, — пишет Х. Коэн, — Налоги же, собираемые чужеземными поработителями и не дающие налогоплательщику никакого возмещения… могут побудить его к самым отчаянным поступкам. Не менее возмутительными были и способы поборов. Установленных норм не существовало, и никто не знал заранее, сколько и за что ему придется платить… Налогообложение было вполне произвольным и порой принимало размеры конфискаций. Сборщики налогов часто не отличали собственных карманов от казны и „взимали больше, чем было назначено“ (Лк 3:13). Тех, у кого не оставалось средств платить, бросали в тюрьмы… Ни один уголовник не считался столь опасным, как официальные грабители, облеченные правительственными правами и неприкосновенностью. Как в Талмуде, так и в Новом Завете сборщики налогов называются „грешниками“, с которыми уважающие себя евреи не сядут за один стол (Йешуа упрекали как раз за то, что он нарушал этот неофициальный, но нерушимый запрет и садился за стол с этими „грешниками“, это по его собственному выражению — М. Х.). Еврей, сотрудничавший с римлянами, официально считался в стране отщепенцем, лишенным права свидетельствовать в суде».
Здесь мы позволим себе некое отступление от сюжета, чтоб проиллюстрировать высказывание Хаима Коэна талмудической притчей. Бог спросил римлян: «Что вы делали во время вашего правления на Моей Земле?» Они ответили: «Владыка Мира, мы основали рынки, мы построили бани, мы умножили золото и серебро, и все, что мы делали, мы делали для народа Израиля, чтобы он был свободен для изучения своего Закона». И сказал Всевышний: «Глупцы! Ведь все, что вы делали, вы делали для собственного благополучия, Вы основали рынки для ваших общественных зданий, вы построили бани, чтоб дать удовольствие вашему телу. А золото и серебро? Их вы украли у Меня, ибо написано: „Мое серебро и золото“, говорит Бог Воинств (книга пророка Хагая (Аггея), 2:8). И римляне были прогнаны» («Авода зара», 2б) Даже те несомненные блага цивилизации, которые пришли вместе с Римом, воспринимались евреями только с отвращением. «Для евреев не было ничего отвратительнее вида римских солдат, римских офицеров и римских сборщиков податей. Беспрестанное нарушение римлянами еврейских правил и традиций „приводило народ в совершенное бешенство“» (52).
По мнению Х. Коэна, внезапный арест Йешуа дал первосвященнику и Синедриону, главным посредникам между римскими властями и еврейской общиной, великолепный шанс: «Еврейское руководство того времени было крайне
Такова основная версия Хаима Коэна, позволяющая одним усилием уничтожить все юридические противоречия, накопленные поколениями «библеистов» вокруг таинственного ночного заседания Синедриона.
Она, в частности, поддерживается странным поведением суда в вопросе о свидетелях. Казалось бы, если Синедрион созван, чтобы заранее осудить Йешуа на смерть по обвинению в богохульстве, как это полагали евангелисты, ничего проще нет, чем найти подходящих свидетелей. Сам Иисус не раз подчеркивал, что «говорил явно миру» (Ин 18:20), учил в Храме, «где весь народ с утра приходил Нему» (Лк. 21:38). Видимо, не так трудно найти людей, готовых изложить суду то, что говорилось открыто и явно, на людях. Но Синедрион признал всех — «лжесвидетелями»! Таким образом, возможные свидетели на будущем суде у Пилата заранее «дисквалифицировались».
Прежде чем перейти к анализу последнего аргумента Коэна, объясняющего, почему хитроумная тактика Синедриона провалилась, разберем еще одну существовавшую ранее в науке гипотезу относительно этого заседания — так называемую «гипотезу предварительного следствия».
По этой гипотезе Пилат неслучайно отдал Йешуа на ночь еврейским судьям. Они были на самом деле не судьи, а следователи, выполнявшие некое задание для римского прокуратора, готовившими для него следственное дело. В таком случае отпадают почти все юридические возражения: заседать суду, конечно, нельзя, но совещаться людям в рабочем порядке как органу не судебному, но политико-административному — можно; можно и вести допрос обвиняемого — это не запрещено на следствии; можно и даже должно собраться не в Храме, а в частном доме, ведь не суд, а просто совещание; можно подбирать тех или иных свидетелей. Да и побить обвиняемого при надобности — тоже не запретно…
И так далее.
Гипотезу Коэн опровергает следующим образом.
Предварительное следствие должно вестись так, чтобы подготовить последующий суд. В таком случае и допросы, и пункты обвинения должны формулироваться так, чтобы потом на суде они могли быть проверены в ходе судебного следствия. Но между ходом ночного заседания и ходом утреннего суда у Пилата нет ничего общего! Ночью Йешуа обвиняют и допрашивают по сути религиозной доктрины — обвинение сводится к «богохульству». Синедрион ведет допрос исключительно по проблемам, подлежащим его, а не римской юрисдикции! Перед Пилатом же его обвиняют в том, что он «возмущает народ», «развращает народ» (Лк 23, 5 и 14), что он «злодей» и «самозванец, делающий себя царем» (Ин 18: 30 и 19: 12). Но никто не задал тот вопрос, констатирует Коэн, который на утро задаст Пилат и который, единственный, будет интересовать римского судью: «Ты — Царь Иудейский?»…
Здесь я хочу вмешаться в ход рассуждений юриста.
Мне кажется, что интереснейшие логические и эмоциональные выкладки, свойственные мышлению юриста, не должны заслонять от нас очевидных проблем, которые возникнут вместо прежних, если принять гипотезу Коэна.
Первое. Зачем Пилат, если он не нуждался в содействии Синедриона, отдал ему узника на ночь?
В чем вообще заключался в этом казусе интерес Пилата?
Почему евангелисты так настойчиво и страстно обвиняли в предательстве именно Синедрион?
Почему сам Иисус, по словам Иоанна, тоже считал первосвященника (или Синедрион?) куда более виновным в своей погибели, чем некоего чиновника, отдавшего его в руки палачей?
«Пилат говорит Ему: „Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?“ Иисус отвечал: „Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не дано тебе было свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе“» (Ин 19:10–20).
Чтобы понять, где пересекались интересы Пилата с интересами, которые имелись у еврейских судей, согласно концепции Х. Коэна, нам придется сделать еще одно отступление от сюжета — задуматься о психологии и служебной позиции пятого прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата.